Книга Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации - Станислав Бахитов

Но кого развенчивает роман? На наш взгляд, не только и не столько увлеченного единственной (и весьма абсурдной) идеей Федора Махоркина, но и окружающий его свихнувшийся на поиске удовольствий и потреблении мир, и оппонента Махоркина олигарха Пенталкина, не желающего рисковать даже ради прибыли, не хотящего никак менять этот мир, где он и так неплохо устроился. Конечно, само по себе стремление Ф. М. Махоркина свести все проблемы человечества к генетике выглядят столь же абсурдно и антигуманно, что и современное возрождение евгеники. Но в науке полно таких случаев, когда неверные установки исследователей приводили к интересным результатам. В идее повышения интеллектуального уровня населения ничего абсурдного нет, хотя главная роль в подобном процессе должна принадлежать не генетике, а социальному переустройству. Нет ничего абсурдного и в критике Ф. М. Махоркиным современного общества потребления, где даже технический прогресс идет во вред. В романе, можно сказать, прямо говорится, что олигархия (особенно отечественная) не заинтересована в повышении интеллекта населения, не заинтересована и в серьезном изменении мира, выходящем за рамки косметического ремонта. Думается, не случайно, что фамилия «Пенталкин» напомнила Ф. М. Махоркину пенталгин, болеутоляющее, но не исцеляющее средство, с помощью которого герой романа и уходит из жизни.

Без ответа остается вопрос: если не считать Махоркина просто параноиком, то где же выход? И почему Махоркин показан абсолютным отщепенцем? Наконец, зачем роману придана такая «нечитабельная» и явно снобистская форма? Ради оригинальничания? Интересные комментарии дали на роман современные российские интеллектуалы, привлеченные к его изданию. В предисловии к роману, написанном доктором филологических наук К. Кокшеневой, под занавес критики современного мира говорится: «Читатель незаметно для себя переходит на сторону обывателя» [102, 16]. Зачем обобщать свои впечатления и распространять на всех? А в послесловии, написанном еще одним доктором филологических наук, М. Филиной, Махоркин прямо обвиняется в эмоциональной тупости [102, 345]. И тут же контрабандой вводится идея необходимости религиозной веры: «Возникает вопрос: почему мысли и идеи, которые тревожат самого автора, доверены “пораженцу”, человеку убогому? Божественную миссию создания нового человека берет на себя некто, не верящий в Создателя. Но если взглянуть с иной точки зрения – с позиции гуманистической русской литературы – перед нами несчастный, недолюбленный, недоласканный человек, возможно, с большим нереализованным потенциалом. Однако потенциал этот направлен на несоизмеримые с человеческим масштабом идеи, которые, созидательные по замыслу, оказываются для него разрушительными» [102, 347]. Следует, однако, заметить, что, хотя сам Ф. М. Махоркин не верит ни в бога, ни в черта, в первой же своей статье он предлагает лидерам всех религиозных конфессий встретиться и обсудить вопросы войны и мира, памятуя о том, что служение ближнему во всех мировых религиях всегда основывалось на вере в абсолютную ценность человеческой жизни [102, 159–160]. Только голос его в мире, где правят деньги, остается гласом вопиющего в пустыне. И дело здесь не в генетике, не в животной (как мнится самому Махоркину) природе человека. Не надо оскорблять животных, они естественны.

Подводя итоги, можно отметить, что обращение к проблематике вырождения культуры обычно коррелировалось с резким усилением отчуждения труда (например, в 1930-е годы и с 1980-х), которое само, как правило, совпадало с ослаблением позиций трудящихся и усилением социальных позиций правящей финансовой элиты, заражающейся в подобных условиях, говоря словами А. Дж. Тойнби, миражом бессмертия. Однако мираж и есть мираж. Через 10–20 лет происходили очередные потрясения в виде мировых войн или глобальных катастроф, подобно крушению советской системы. Капитализм XIX века разрушил религиозную трансцендентность, но оказалось, что денежный прагматизм не всегда является полноценной заменой. Культурная система, при ее количественном росте, все чаще давала сбои в области качества. Что касается каналов влияния растущего отчуждения труда на культуру, то здесь можно отметить и усиливающуюся бюрократизацию связанной с культурой деятельности, и ослабление роли общекультурной составляющей в образовании, и падение роли и престижа самого образования в обществе, и падение престижа образования в сфере культуры, приводящее к негативному отбору при формировании культурных элит, и коммерциализацию культуры, подчиняющую ее вкусам публики, и усиление рекламы масскультуры, и возрастание эксплуатации самих работников культуры при сокращении их свободного времени, необходимого для роста личности.

Не менее важно влияние отчуждения труда на публику, где усиление этого отчуждения выражается в росте консъюмеристских настроений на всех уровнях, в увеличении бюрократической заорганизованности жизни при сокращении свободного времени, в усилении неустойчивости трудовых отношений и страха потерять работу, в ослаблении роли того, что ранее считалось общекультурной составляющей в образовании, работе, жизни, в общей стандартизации и дегуманизации всех видов трудовой деятельности, превращающей потребность в культуре в потребность в наркотическом суррогате, заменяющем дегуманизированную реальность. Как и в случае с образованием, здесь, думается, можно говорить о масштабной превентивной контрреволюции. Что же касается авангардистских изысков «свободных» художников, характерных, как правило, для предкризисных для капитализма, но относительно сытых и спокойных для населения периодов (например, в начале ХХ века и в 1920-е годы), то они обычно или быстро сходят на нет, или приводят к изменениям в снобистской культуре элит, также находящейся под контролем рекламы. Но все сказанное отнюдь не означает оптимального соответствия между обществом и культурой. Общество находится в кризисе, а вырождение культуры – барометр этого кризиса. Наиболее негативными последствиями данного кризиса, думается, можно считать ослабление сублимации межнациональной и бытовой агрессии и общее снижение морального и интеллектуального уровня потребителей масскультуры. Но даже в самом мещанском обществе, как, например, в Голландии XVII века, может жить свой Рембрант.

Конечно, в большинстве случаев культурное творчество остается делом индивидуальным, являясь одновременно диалогом между творцом и зрителем (читателем, слушателем и т. д.). Однако ни творец, ни воспринимающий его творчество субъект, не живут изолированно от общества. К тому же между ними часто существует немалое количество посредников: критики, рекламщики, издатели, галеристы, продюсеры, школьные учителя и т. д. Поэтому любая культура отражает ту систему общественных связей, в рамках которой она творится. Спецификой современной культуры в эпоху кризиса неолиберального капитализма и капиталистической миросистемы в целом стало стремление по возможности полно изолировать культуру от действительности, увести ее в сказочный мир фэнтази или в полностью дегуманизированную реальность абстракционизма, в жестокую антиутопию боевиков, псевдоисторических драм и фильмов ужасов, в искусственную антигуманную гиперреальность реалити-шоу и т. п. Главная задача здесь – лишить человека возможности творческого саморазвития за счет осмысления и усвоения достижений культуры. Часто это перерастает в стремление организаторов масскультурного производства, руководствующихся зачастую своими собственными бизнес-интересами, лишить человека способности к рациональному (и, тем более, диалектическому) мышлению вообще. Налицо и стремление разорвать культурную связь времен, обесценив таким образом культурные достижения прошлого. И в этом отношении современная культура в значительной степени является фактором, усиливающим отчуждение. Но ни одна элита никогда не могла контролировать развитие культуры полностью. Надежда остается. Культура – это поле борьбы за человека.