Книга Возвращение троянцев - Ирина Измайлова

— Я тоже не хотел бы устраивать бойню, — задумчиво проговорил Одиссей. — И буду откровенен: это не потому, что надоело, и не потому, что мне жаль их — они едва не убили Телемака, так что... Но ведь мне жить на этом острове и править им! И не в мою пользу будет этакое жертвоприношение в честь своего возвращения! Однако устроить всё нужно очень умно, чтобы всё было согласно всяческим законам и угодно богам, и понятно жителям острова, словом, чтобы мы со всех сторон были правы...

— Ну, так придумай, как это сделать! — воскликнул Ахилл. — Это ведь ты у нас хитроумный. Правда, иногда твоё хитроумство приводит к печальным событиям, как, скажем, с той клятвой...

Ну, когда женихи Елены клялись, что будут помогать тому, кого она выберет.

Одиссей невольно помрачнел.

— Ты бы мог вспомнить что-нибудь не такое мерзкое, Ахилл. За эту клятву я тоже заплатил недёшево. Стоп! Клятва... Да... Ахейцы любят клятвы, всякие условия... Если бы этих самых женишков поймать на чём-то подобном, на чём-то, что они не смогут нарушить, на условии, которое окажется невыполнимым. Словом, поставить их перед необходимостью либо отступиться от Пенелопы, либо себя обесчестить. Или...

Он замолчал, казалось, поражённый какой-то внезапной мыслью. Потом вдруг быстро взглянул на Пентесилею, сидевшую вплотную к Ахиллу и в это время перебиравшую у себя на коленях содержимое египетской аптечки: Ахилл собирался поменять повязку на ране Телемака и велел жене достать мазь от воспаления и медовый пластырь. С сосредоточенного лица амазонки базилевс перевёл взгляд на своего сына.

— Скажи-ка, Телемак, — спросил он, — а среди этих «героев», что так нагло заняли наш дом, много настоящих силачей? Ну, таких, чтобы, скажем, пальцами согнуть медный наконечник стрелы, чтобы взвалить на плечо бочку с парой медимнов[24] вина и пронести её хотя бы десяток шагов?

Телемак покачал головой:

— Нет, отец. Некоторые из них, даже многие, действительно люди сильные и ловкие, в состязаниях они будут непоследними. Но чтобы гнуть наконечники или таскать такие бочки... Если ты собираешься вызывать их по очереди на поединок, то, мне кажется, ни один не устоит. Да что там, не устоит! И самого первого удара не выдержит. Только они на это не пойдут.

— Не сомневаюсь! — засмеялся Одиссей. — И не много ли чести... Слушай, сын, они ведь думают, что убили тебя, так?

— Наверное, так.

Глаза Одиссея грозно блеснули.

— Ну, так ты явишься во дворец и разочаруешь их! Только надо дождаться, чтобы зажила твоя рана. Дня три-четыре хотя бы.

Гектор, мне не хотелось бы вас здесь задерживать... Я знаю, как ты спешишь к жене, но...

Гектор нахмурился.

— Придётся нам с ней ещё подождать. Впрочем, мы можем поступить умнее. Неоптолем, что, если я попрошу тебя утром отплыть в Эпир? Во-первых узнать, что за самозванец появился там и выдаёт себя за Одиссея, а во-вторых... Нет, это во-первых! Чтобы она знала. И наш сын...

Бледность, разлившаяся по обветренному лицу Неоптолема, была единственным проявлением смятения. Голос его не дрогнул.

— Я с радостью выполню твою волю, дядя. Но оставлять вас с отцом, когда, быть может, предстоит битва, мне бы не хотелось.

— Надеюсь, битвы не будет, — возразил Гектор. — И потом, не позорь нас! Их же не более пятисот человек, и это не лестригоны. К тому же я прошу тебя уехать ещё по одной причине: ты царь соседнего с Итакой царства, и твоё появление вместе с Одиссеем могут понять как... словом, если дойдёт всё же до столкновения, то это могут истолковать неправильно. Поедешь?

— Хорошо, — справившись с собой, согласился Неоптолем. — Но корабль у нас один.

— У Одиссея, надеюсь, найдётся для нас судно и гребцы, — сказал царь Трои, улыбнувшись. — Да, Одиссей?

— О, хоть пять кораблей дам, если только верну их! — расхохотался Одиссей. — А теперь нужно придумать, где бы дня на три скрыться нам, то есть нам, оставшимся, чтобы никто на острове не подозревал, что мы здесь... Телемак, кузнец по имени Овмий[25] всё так же живёт в четырёх стадиях от этой бухты?

Юноша кивнул.

— Это прекрасно! Сколь я помню, он верно служил ещё моему отцу. И, думаю, к нему нам пойти всего надёжнее и всего удобнее. Кстати, для нашего... для моего замысла понадобятся и надёжные доспехи, а они есть не у каждого из нас. Что же — туда и отправимся. И вскоре всё решится.

Глава 5

Пенелопу разбудило солнце. Десяток солнечных зайчиков проскользнул сквозь густую листву, запрыгал по лицу и векам спящей царицы, и она открыла глаза. Её кровать стояла словно посреди маленькой рощи — ароматные ветви чёрного тополя со всех сторон окружали ложе, обитое по бокам кожей и прочно вделанное в развилку мощного дерева. Оно, росшее когда-то из земляною пола небольшого дворца, теперь поднималось крепким стволом посреди квадратного промежутка, оставленного меж каменных плит, которыми этот пол покрыли. Тополь растёт быстро, и за двадцать с небольшим лет дерево поднялось к потолку, его пропустили, разобрав потолок, и оно оказалось на втором и последнем этаже дома, неся с собою всё вверх и вверх кровать, над которой вместо полога клубилась всё более пышная листва.

Одиссей сделал эту кровать для себя и своей юной жены, когда двадцать один год назад привёз её из Спарты на Итаку и своими руками, с помощью нескольких рабов, достроил и увеличил дом своего отца Лаэрта. Ему нравился тополь, росший прямо в спальном покое, и он не стал его рубить. Он лишь срезал несколько ветвей в широкой развилке и устроил в ней своё брачное ложе. Пенелопу это привело в восторг — её ничуть не смущала простота и, по сути, бедность мужнего дома, зато во всём, что она в этом доме видела и находила, чувствовалось воображение и живая изобретательность её молодого мужа. Ей нравилось думать, что и эта необычная кровать будет подниматься всё выше и выше, вместе с ветвями тополя, вместе с нею и с Одиссеем, вознося всё выше и выше их радость, их любовь.

И кровать поднималась, поднимаюсь неуклонно, но последние без малого восемнадцать лет Пенелопа спала на ней одна. Одиссея не было рядом, и шорох густых ароматных ветвей лишь дразнил её, напоминая о горячих объятиях посреди этой крохотной рощи, о могучем теле богатыря, который так нежно любил её, которого всеми силами души любила она. Его не было, и все, все кругом, все, кто жил в этом доме, все, кто сюда приходил, были уверены, что он умер и никогда не вернётся... Только три существа во всём доме верили ещё в возвращение Одиссея. Первым был Аргус, старый-престарый пёс, которого когда-то Пенелопа щенком привезла из Спарты. Он был прежде весёлый и озорной, и Одиссея, тоже весёлого и всегда к нему доброго, любил больше всех на свете. Когда царь Итаки уплыл на своём корабле к берегам Троады, Аргус затосковал и с тех пор каждое утро бегал из дворца в гавань, где часами бродил по причалу, ожидая возвращения хозяина. В последнее время ему стало тяжело ходить, он начал прихрамывать на одну лапу, но продолжал совершать свои походы, и все понимали, что верный пёс будет ждать хозяина, пока не издохнет... Вторым был чёрный тополь: ночами Пенелопе казалось, будто ветви дерева шепчут ей слова утешения, и что дух прекрасного дерева уверяет её в обязательном возвращении мужа, советует ждать и никого не слушать... Третьей была она сама, и она верила, возможно, сильнее и твёрже, чем старый Аргус. Её сердце ни разу не дрогнуло и не усомнилось — она ЗНАЛА, что Одиссей жив.