Книга Вкус свежей малины - Изабелла Сова

– Дай мне хотя бы начать. Прерываешь, как твоя мама…

Он тут же умолк.

– А откуда вам известно, что моя мама прерывает? – Я взглянула на него точь-в-точь как тиранозавр рекс. Это называется влиянием масс-медиа на невербальное поведение.

– Я познакомился с ней во время съемок программы о мужчинах-обманщиках. А в последнее время этого все больше и больше. – Губка не стал уточнять, чего все больше и больше.

– «Обманщики и двоеженцы». Как же, видела и сгорала со стыда.

– Твоя мама – необыкновенная женщина. – Губка почему-то покраснел. – Полнейшее слияние перфекционизма и истеричности.

– Да, знаю.

– Чувствительная и одновременно подавляюще сильная.

Он замолчал и вздохнул, как вздыхает человек, измученный жизнью. Стоп, стоп. Что-то я тут не вполне секу. Губка видел мою маму только на съемках программы – и сразу же полная характеристика. Я сказала бы даже, законченная картина. А я? Хожу в поликлинику почти два года, и единственное, что у нас имеется, эскизы, туманные контуры. Как это может быть? Видимо, я – очень сложная личность.

– Да, чувствительная, – признала я, – особенно при свидетелях мужского пола. Но я пришла сюда не затем, чтобы слушать про мою маму.

– Совершенно справедливо, – признал Губка. – Мы собирались набросать эскиз. Но сначала несколько слов о депрессии.

– Я с удовольствием узнала бы, почему она навалилась на меня в середине лета.

– Ты сама как думаешь, почему?

– По идее, я должна бы радоваться. Я закончила институт.

– Правильно, закончила. Что дальше?

– Еще не знаю. Поиски работы, какой-то цели.

– Иными словами, неуверенность. Отсюда страх перед миром и бегство в безопасное укрытие. Некоторые именно так реагируют на большие перемены, даже позитивные. Был у меня пациент, архитектор, который выиграл конкурс на составление проекта. Чрезвычайно важный конкурс, который мог изменить всю его жизнь. На следующий день после оглашения результатов он пришел ко мне, умоляя о помощи. Он внезапно ощутил пустоту.

– А можно эту пустоту как-то заполнить? Например, засыпать лекарствами?

– Лекарства, самое большее, могут сделать так, чтобы ты не думала. Но саму пустоту, – он отрицательно повертел головой, – они не уничтожат.

– А что, ее можно как-то уничтожить?

– Малинка, ты думаешь, что если бы я знал ответ, то сидел бы и выписывал рецепты в обшарпанной студенческой амбулатории?

– Я считала, что вы любите свою работу.

– Мне тоже так казалось. – Губка потер лоб. – Четверть века назад, сразу же после специализации. Я мечтал о работе в университетской клинике, а оказался в амбулатории. Что ж, думал я, надо полюбить то, что есть, буду беседовать с молодежью, выслушивать их проблемы, предлагать лекарства. Мне и в голову не приходило, что работа в амбулатории может быть такой нудной. Как на заводском конвейере! Каждые пятнадцать минут новый пациент. «Здравствуйте. Фамилия? В чем наши проблемы? С каких пор принимаете лекарства? С какого времени депрессия? С какого времени бессонница?» И так каждый день много лет подряд. Это становится рутиной. Когда-то я мечтал изменить лицо медицины, а единственное, что мне удалось, сменить обивку кресел. – Губка замолчал и взглянул на мою мину. – Мне тоже хотелось бы другой цвет, но на складе был только горчичный.

– И вы, вероятно, огорчались?

– Из-за кресел? – улыбнулся Губка. – Нет, я отнюдь не Петроний[14].

– Я имела в виду жизнь. Несбывшиеся мечты, грандиозные планы.

– У меня было более двадцати лет, чтобы свыкнуться. В этом, собственно, и заключается зрелость.

– Если так выглядит зрелость, то огромное спасибо. Если я должна покорно смиряться с тем, что подсунет мне жизнь…

– Вовсе не должна, ты можешь бороться, – заметил Губка. – В этом и заключается молодость.

20.09. Вот я и борюсь. Дала очередное объявление. Энергично просматриваю газеты. И даже не знаю, кто родился у Бруки.

22.09. Сегодня опять звонок из института.

– Да, слушаю, – произнесла я со сжавшимся сердцем: а вдруг решили отменить результаты защиты?

– Я звоню по поручению профессора. – Ну, точно отменили!!!

– Что-нибудь произошло?

– Профессор спрашивал, не хотела бы ты быть его аспиранткой?

– Он действительно имел в виду меня?

– Вот и я удивилась… То есть ты, Малинка, была хорошей студенткой, тут я ничего сказать не могу. – Пани Чеся принялась выкручиваться и объяснять: – Но чтобы профессор из-за тебя звонил с Тенерифе?

– Меня тоже это удивляет.

– Ну так как? Хотела бы?

Я на миг задумалась. Все-таки какой-то выход. Может, и стипендию получу.

– Когда нужно подавать документы?

– Вообще-то до первого сентября, но, учитывая обстоятельства… – пани Чеся с минуту размышляла, – очень хорошо было бы принести их сегодня до четырнадцати. Потому что в субботу мы не работаем.

– А собеседование когда?

– В понедельник ровно в двенадцать.

23.09. – И очень хорошо, – подвел итог Лешек, – будет меньше времени огорчаться.

Мы встретились, когда я возвращалась из института.

– Все как-то очень быстро происходит, – начала я, нервно расхаживая по комнате.

– А у меня для тебя тоже есть сюрприз.

– Знаешь, кого родила Бруки?

– Дочку, но я не это имел в виду.

– Я вся внимание.

– Дело выглядит следующим образом. Есть халтура с понедельника. Нужно сопровождать туриста из Дании. Он платит по пятнадцать злотых в час. Я сам бы с удовольствием взялся, но мне опять нужно ехать.

На лице у Лешека было написано: «Спроси меня, куда я еду».

– А куда ты едешь?

– В Льорет-де-Мар.

Лешек придал лицу выражение, означающее «Спроси, зачем я туда еду».

– А чего едешь?

– Кажется, я влюбился.

– Что, половинка?

– Очень на то похоже.

– Ситуационная или моделиновая?

Лешек замотал головой:

– Третья разновидность.

– То есть?

– Истинная. Половинка банана. Ты встречаешь ее и – стрела. Потому что это действительно твоя половинка.

24.09. Полночь, а я все не могу заснуть. Весь день я думала о завтрашнем собеседовании и о работе. Меня это вогнало в такой стресс, что я сменила направление мыслей (не без помощи прамолана). Сейчас я думаю о Лешеке и его половинке. Какая она (а точней, какой). Наверное, ему ничего не нужно в себе менять. И они идеально подходят друг другу.