Книга Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский

Выяснилось, что хотя корабли наливались уже двое суток, но раньше следующей ночи не успеть.

Приходилось маяться еще целый день в Ахтиаре.

Адмиралтейство с его рапортами, ордерами и промемориями казалось сегодня Ушакову противнее всего: это напоминало Федору Федоровичу о его зависимости от бездушного формалиста Мордвинова.

Хотелось отвлечься, и Ушаков, предупредив денщика, что будет обедать на своей даче, отправился в госпиталь: здоровье моряков было его всегдашней заботой, а каменный двухэтажный госпиталь – любимым детищем.

Ушаков вышел из адмиральского дома и остановился на крыльце. Утро было чудесное – теплое, солнечное.

Адмирал направился к пристани.

В яблоневой аллее у адмиральского дома преспокойно ходила чья-то лошадь – щипала траву по обочине дорожки.

– Безобразие! Опять тут шатаются лошади и ломают деревья! – возмутился адмирал.

– И каждый раз, ваше превосходительство, неизвестно чьи, – прибавил идущий сзади ординарец.

– А вот мы сейчас найдем ей хозяина, – остановился Ушаков. – Вернись и скажи Чалову, чтобы кто-либо забрал ее и отвел к капитану над портом. Пусть повозят на ней камни для постройки, тогда хозяин наверняка объявится!

В госпитале командующего в эту минуту не ждали.

Главный доктор госпиталя фон Вилинг знал пристрастие Ушакова к медицине и всегда опасался его приезда: адмирал приезжал неожиданно и всякий раз находил какие-либо неполадки. Но сегодня никто в госпитале не мог бы и предположить, что нагрянет командующий: ведь флот собрался уходить в море.

А Ушаков как раз и явился.

У госпиталя сидели на камнях и просто на земле выздоравливающие, наслаждаясь теплом и солнцем. Кое-кто курил, несколько человек в сторонке играло в «свои козыри», а большинство просто разговаривало, глядя на раскинувшуюся внизу бухту, где чернели корабли. (Раньше корабли красили желтой краской, а Павел I велел красить тиром – в черный цвет.)

Зорким морским глазом следили за шнырявшими по бухте шлюпками, угадывали: куда и зачем они посланы. Лениво перекидывались словами:

– А все-таки веселее смотреть, когда корабли желтые.

– Да, теперь уж больно черны!

– Зато ночью и за кабельтов не разглядишь.

– Никак сам адмирал к нам жалует? – увидал кто-то знакомую, крепкую фигуру Ушакова, который быстро шел к госпиталю.

Все заволновались:

– Где?

– А вон!

– Он самый.

– Вот поглядите, что сейчас тут начнется, – улыбаясь покачал головой старый матрос, видимо не раз бывавший в госпитале.

– Ребята, прячь карты: адмирал с правого борту! – окликнули увлеченных карточной игрой товарищей: адмирал не любил карт.

Увидев подходившего адмирала, все встали.

– Здорово, братцы! – приветствовал Ушаков.

– Здравия желаем, ваше превосходительство! – нестройным хором ответили выздоравливающие.

– Ну, как вы тут?

– Пошло на поправку, ваше превосходительство! – ответил за всех пожилой матрос.

– Это хорошо. Не зря ведь сказано: солдат в поле умирает, а матрос – в море. Выздоровеете!

– А за зиму на бережку уже надоело, ваше превосходительство, – сказал пожилой матрос.

Федор Федорович расцвел: услышать, что в море лучше, чем на берегу, ему было приятнее всего!

– Не бойтесь – еще поплаваем! Набирайтесь только сил. А как же здесь вас кормят?

Матросы молчали. Кто-то вполголоса высказывал свои соображения соседу.

– Ну, чего шепчетесь? Говорите, не стесняйтесь! – оглядывал Ушаков обступивших его моряков.

– Каша жидковата… – начал кто-то.

– И маслица в ней не сыскать…

– Чухнин масло у себя на дому держит. Кладет – никто не видит сколь!

– Вот господин Чухнин идет к нам. Мы его сейчас и спросим про все, – сказал адмирал, увидев спешивших к нему дежурного штаб-лекаря Франца и госпитального комиссара Чухнина с одутловатым сусличьим лицом.

Ушаков выслушал рапорт дежурного штаб-лекаря о количестве и состоянии больных, а потом обратился к Чухнину:

– Вот больные жалуются, что у тебя каша жидка…

На толстое сусличье лицо Чухнина легла тень.

– Каша? Каша, ваше превосходительство, как следует быть!

– А скажи-ка, сколько ты кладешь масла на одного больного?

– Девятнадцать золотников, ваше превосходительство, – облизывая сохнувшие от волнения губы, отвечал Чухнин.

– А может, на весь котел кладешь девятнадцать золотников? – продолжал с легкой усмешкой спрашивать адмирал.

– Никак нет, ваше превосходительство. Все по закону вешаю.

– А кто видел, как ты вешал масло?

– Ж-жена видала…

– А штаб-лекарь был при этом?

– Никак нет.

– Почему?

– Я вешал дома…

– Почему дома? А где же ты масло держишь?

– Держу у себя в погребе… В нем, ваше превосходительство, холоднее, чем на складе… Боюсь, как бы на складе не растаяло…

– Я думаю, у тебя на дому скорее растает!

В толпе больных кто-то хихикнул.

Лицо адмирала утратило всякую веселость.

– Немедля взвесить масло! В присутствии дежурного лекаря. И отнести на склад. Ежели окажется больше, чем должно быть налицо, доложите мне!

И Ушаков быстро пошел к госпиталю. Рыжий штаб-лекарь Франц бежал сбоку, что-то объясняя адмиралу, а Чухнин отстал.

Он сморкался на землю, со злостью поглядывая на больных, которые только посмеивались.

Пробыв около полутора часов в госпитале, адмирал наконец ушел. Кроме госпитального комиссара досталось и дежурному штаб-лекарю: командующий нашел, что коридоры «обвесились паутиной» и на больных грязное белье.

Вернувшись из госпиталя, Ушаков на минуту заглянул к себе в канцелярию – нет ли чего непредвиденного. Но все оказалось в порядке, и он пошел обедать.

Встречные военные и гражданские почтительно приветствовали адмирала. А Ушаков шел, по-хозяйски осматривая город, для благополучия которого он так много сделал.

От его взора не ускользало ничто.

Вот у строящегося флотского магазейна вольнонаемные мастеровые, собираясь отдыхать в обеденный час, располагались на самом солнцепеке.

Федор Федорович подошел к ним.

– Здешнее солнце не ваше, костромское: поспишь на солнцепеке – голова разболится! Ложитесь в тени, неужели холодно? – сказал адмирал и зашагал дальше.