Книга Ливонский поход Ивана Грозного - Витольд Новодворский

Дикой свирепостью дышали эти слова, и надо было небольшой искры, чтобы она разразилась взрывом самого ужасного остервенения. В лагерь Замойского явился король, который, поблагодарив канцлера за усердие, выказанное им при осаде крепости, приказал не впускать никого в нее и потушить пожар, так как он желал спасти крепость от уничтожения.

Замойский стал исполнять королевские приказания. По его распоряжению Москвитяне начали выходить из крепости, причем каждый нес с собой образок. Так вышло уже около 500 человек, у которых отняты были лошади и оружие. В это время в крепость направились за порохом и пушками 50 гайдуков. Увидя их, маркитанты и обозные служители бросились за ними, чтобы поскорее захватить добычу, за которою, как они думали, идут и гайдуки. Ворвавшись, они стали грабить и убивать Москвитян. Вид этот привел в ярость солдат. Добыча, казалось им, уйдет из их рук. Венгры, а за ними и Поляки, двинулись в крепость, ворвались в нее, как ни старались остановить их капитаны, ротмистры и сам гетман, и произвели здесь страшную резню, умерщвляя всех без разбора, женщин и детей. В этом остервенении забыты были совсем приказания власти, даже самого короля. Пожара никто не тушил, вследствие чего огонь охватил весь замок, достиг погребов, в которых хранился порох, и произвел ужасающий взрыв. 36 пушек, несколько сот гаковниц, нисколько тысяч рушниц, множество золота, серебра, шуб и иных драгоценностей сделалось жертвою пламени. Погибло при этом до 200 грабителей. Добыча досталась победителям незначительная: платье да деньги, которые они не стыдились отнимать у покойников[580]. Сколько погибло побежденных при взятии Великих Лук, неизвестно, но надо предполагать, что несколько тысяч человек[581], и между ними воевода Иван Воейков. Когда его привели к Замойскому, канцлер стал его допрашивать, а потом приказал отвести в лагерь. Московский воевода подумал, что его будут пытать, а потому, увидев издали Фаренсбаха, своего знакомца с того времени, когда последний служил московскому государю, кинулся умолять его о пощаде, что Венгры сочли за желание убежать, напали на него и умертвили[582].

Место, где находилась крепость, представляло весьма печальную картину: всюду валялись громадные кучи тел и земля была обагрена кровью даже ни в чем не повинных женщин и детей. Обозревая побоище, король едва мог удержаться от слез[583]. Он приказал маркитантам похоронить трупы, а солдатам засыпать рвы, которые были проведены во время осады крепости. Он намеревался выстроить новую, чтоб упрочить свое владычество в покоренной стране.

Но по своему обыкновению, дело о постройке крепости, которое он уже сам решил, отдал на обсуждение военного совета, который был созван на следующий день после взятия Великих Лук. Тут обсуждались вопросы относительно дальнейшего хода кампании и приняты следующие постановления: возобновить крепость и не двигаться с места до тех пор, пока постройка ее не будет кончена; королю с армией не идти дальше вперед, а по истечении трех недель возвратиться с добровольцами назад в Польшу; послать только отряд войска на Холм, если там имеется значительная артиллерия, чтоб захватить ее или сжечь эту крепость.

После этого Баторий осмотрел местность и пришел к заключению, что лучше всего возобновить великолуцкий замок на прежнем месте[584]. Общий план крепости король составил сам, а руководство строительными работами поручил архитектору Доминику Рудольфини из Камерина, который приобрел уже известность, как инженер, своим участием в укреплении Канеи на острове Кандии. Ему помогали при возведении великолуцкой крепости Николай Карлини и Андрей Бертони. Сами строительные работы были разделены между венгерскими, литовскими и польскими солдатами[585].

Для охраны строительных работ от неприятеля Замойский избрал место на берегу какой-то речки, на расстоянии одной мили от Великих Лук. Но когда он хотел двинуться туда со своим отрядом, солдаты, принадлежавшие к так называемой черной пехоте, пришли к нему и заявили, что они пойдут только тогда, когда им будет уплачено жалованье. Переговоры с ними Замойского не привели ни к чему, так что он счел необходимым остаться один день на прежнем месте. На следующий день повторилось то же самое. Три раза, по приказанию гетмана, давали барабанным боем сигнал выступать в поход: конница двинулась вперед, но черная пехота не тронулась с места. За войском Замойского пошли только ротмистры со своими отрядами. Прибыв на место стоянки, канцлер позвал их вечером к себе и угрозами стал требовать от них, чтобы они привели пехоту; если они не сделают этого добровольно, то он в таком случае пошлет за нею гайдуков. Слова эти оскорбили ротмистров, и они уехали назад к своим солдатам, говоря, что на них лежит обязанность разделять с ними и хорошую, и дурную судьбу. Кончилось все это тем, что пехотинцы сами явились к Замойскому и просили его простить им эту глупость[586].

Неповиновение воинской дисциплине в литовской армии приняло еще большие размеры. Многие литовские добровольцы уехали сами, без всякого спроса, а литовские паны хотели тайком отправить свои отряды назад, на родину. Ввиду этого король поставил сильную стражу у Суража, которая должна была задерживать всякого, кто не имел пропускного свидетельства. Мало того, 12-го сентября он сам занял со своим корпусом соответственную позицию на торопецкой дороге, на некотором расстоянии от лагеря Замойского. Сделано это было также и с той целью, чтобы лучше было наблюдать за неприятелем, который сосредоточил свои силы у Торопца. Но в каком месте войско его находилось в данную минуту, в точности не было известно. 11-го сентября донесли Замойскому, что значительный неприятельский отряд готовится ударить на его лагерь. Гетман приказал своим солдатам быть наготове, а между тем выслал на разведки отряд в 30 всадников под командой Сверчевского. Последний донес, что на расстоянии нескольких миль вокруг он никого не видел и заметил только вдали на дороге около 300 человек[587].