Книга "Кровавый карлик" против Вождя народов. Заговор Ежова - Леонид Наумов

В эту же встречу с Фриновским Евдокимов говорил: «При вас тоже будет продолжаться ягодинская линия; будем сами себя истреблять. Доколь это будет продолжаться?» Это, мне кажется, очень типичное высказывание для Евдокимова: «будем сами себя истреблять». Только надо правильно понять, кто для него «мы» и «свои». Убежден, что Евдокимов таковыми считает не коммунистов, не советский аппарат, а именно чекистов, и в первую очередь «северокавказцев». И Фриновский его отлично понимает, поэтому отвечает: «Я рассказал о состоявшемся разговоре с ЕЖОВЫМ и указал, что мы принимаем сейчас меры, елико возможно, сохранять кадры». Какие «кадры сохранять»? Конечно, чекистские.

Фриновский, естественно, доложил Ежову о встрече с Евдокимовым и, естественно, получил выговор: «ЕЖОВ сказал — это хорошо, что ты мне рассказываешь, но зря ты ЕВДОКИМОВУ рассказываешь о том, что мы с тобой говорили, давай лучше условимся так — ты будешь говорить ЕВДОКИМОВУ только то, что я тебе скажу».

Далее в рассказах Фриновского странным образом пропущен еще один приезд Евдокимова в-Москву на июньский пленум 1937 года. А ведь именно тогда развернулась чистка партийного аппарата и начались массовые операции.

Рассказывает Фриновский только о встрече с Ежовым и Евдокимовым уже «после октябрьского пленума ЦК … на даче у ЕЖОВА. Причем разговор начал ЕВДОКИМОВ, который, обращаясь к ЕЖОВУ, спросил: «Что-то у тебя не так получается, обещал выправить ягодинское положение, а дело все больше углубляется и теперь подходит вплотную к нам. Видно, неладно руководишь делом». ЕЖОВ сперва молчал, а потом заявил, что «действительно обстановка тяжелая, вот сейчас принимаем меры к тому, чтобы сократить размах операций, но, видимо, с головкой правых придется расправиться». ЕВДОКИМОВ ругался, плевался и говорил: «Нельзя ли мне пойти в НКВД, я окажу помощи больше, чем другие». ЕЖОВ говорит: «Было бы хорошо, но ЦК едва ли пойдет на то, чтобы тебя передать в НКВД».

Именно в это время у Евдокимова начались трудности в Ростове. Руководителем УНКВД с лета 1937 года был «северокавказец» Дейч. Но он с 30-х годов в Москве и оторвался от влияния патрона. Осенью 1937 г. в Ростов был направлен вторым секретарем Борис Аркадьевич Двинский. До этого Двинский служил заместителем начальника секретного отдела ЦК Поскребышева. Возможно, ему была поставлена задача «присматривать» за Евдокимовым и готовить ему смену. Оказавшись между двух сил, Дейч начал собирать компромат на Евдокимова. Так, он доложил Сталину о том, что «враги пытались сорвать празднование 20-летия Октябрьской революции» в Ростове. Рабочим была своевременно не выплачена заработная плата, кроме того, начались перебои с поставками товаров. Сталин оставил резолюцию: «В Ростовской области неблагополучно».

Евдокимов понимал, что это удар по его авторитету. В январе «после одного из заседаний пленума[19], вечером, на даче у ЕЖОВА были ЕВДОКИМОВ, я и ЕЖОВ, — вспоминал на следствии Фриновский. — Когда мы приехали туда, там был ЭЙХЕ, но ЭЙХЕ с нами никаких разговоров не вел. Что было до нашего приезда у ЕЖОВА с ЭЙХЕ — ЕЖОВ мне не говорил. После ужина ЭЙХЕ уехал, а мы остались и почти до утра разговаривали. ЕВДОКИМОВ, главным образом, напирал на то, что подбираются и под нас, в частности, он начал говорить о себе и выражал недовольство, почему ЕЖОВ направил к нему в край ДЕЙЧА, который подбирает на него материалы».

Очень показательный разговор. Во-первых, надо помнить, что именно на этом пленуме разбиралось дело Постышева, которого критиковали за «перегибы» в ходе чистки — разгром куйбышевской партийной организации. Вскоре Постышева арестовали. Очень показательный и состав совещающихся на даче Ежова членов ЦК: Ежов, Евдокимов, Эйхе — «чистильщики». Во-вторых, показательна фраза Евдокимова «подбираются и под нас». Кто же это «подбирается», если здесь на даче сидят Ежов и Фриновский? Кто обладает такой властью и полномочиями? Сталин?

В принципе тревога Евдокимова объяснима: на пленуме принято решение заканчивать чистку. И у «северокавказцев» должен возникнуть вопрос — какова будет судьба тех, кто реализовал замысел Сталина и при этом добился стремительного карьерного взлета. Ежов, может быть, запрещал себе сомневаться в том, что Сталин может решить от него избавиться, но у Евдокимова не было такой искренней преданности к вождю, да и у Фриновского тоже.

С другой стороны, следует заметить, что ощущение тревоги, которое проходит через показания Фриновского, кажется, совершенно не характерно для реального самочувствия заместителя наркома в это время. А. Миронова-Король в воспоминаниях довольно подробно описывает смену настроений и своего мужа, и его руководителей.

В августе 1937 года в Новосибирск приехал Фриновский. «Но как он изменился! — вспоминает Миронова. — Если в Эйхе появилось что-то заискивающее, лебезящее, то Фриновский — наоборот, лоснится, самоуверен, самодоволен, еще бы: второй человек после Ежова, а выше Ежова тогда во всей стране никого, кроме Сталина, не было. Сережу увидел, самодовольно улыбнулся, покровительственно похлопал по плечу, мол, его, Фриновского, ставленник, этот не подведет! На Эйхе едва взглянул» [40, с. 95].

Миронова назначили полпредом в Монголию: «Удача опять возносила Мирошу (С. Миронов-Король. — Л.Н.) — и какая! Вырваться из тисков страха, и не как-нибудь, а взмыть вверх. Ответственная политическая задача — полпредом в Монголию в острый момент международной политики! Это ли не удача? Это ли не доверие, доверие в то время, когда хватали кругом одного за другим?

Еще как только повеяло повышением, Мироша заметно приободрился, а тут сразу вернулись к нему былая его самоуверенность, его гордая осанка, его азартная решимость, его честолюбие. Глаза сразу стали другие — залучились огоньками успеха, словно вернулись молодость, «настоящие дела», борьба с контрреволюцией, ростовские времена» [40, с. 96].

Осенью 1937 года Фриновский был в Монголии с Мироновым. Они организовывали «чекистское сопровождение» ввода в МНР советских войск и чистки монгольской номенклатуры. «Вечером у нас Фриновский с Мирошей старые дела вспоминают — Северный Кавказ, то, се. …глаза блестят, опьянены оба властью, которая им здесь дана, делами, которые вершат» [40, с. 99].

Весной 1938 года Миронова перевели в Москву начальником отдела НКИД. На вокзале он встретил жену: «Удивлена? Не удивляйся. Я теперь замнаркома иностранных дел по Дальнему Востоку! Да ты внимательно посмотри!.. Смотрю — на груди орден Ленина. А глаза блестят, я хорошо знала этот блеск успеха. Так страшные качели еще раз вознесли Мирошу» [40, С. 107]. Вообще-то орден Ленина Миронов получил раньше, но нам сейчас важны эмоции, которые переживали «северокавказцы» в начале 1938 г.

Лето 1938 года: «Шли аресты. Конечно, мы об этом знали. В нашем Доме правительства ночи не проходило, чтобы кого-то не увезли. Но страх, который так остро подступил к нам в Новосибирске, тут словно дал нам передышку. Не то чтобы исчез совсем, но — ослаб, отошел… Ежов и Фриновский были в силе, и их ставленников аресты пока не касались. Уж очень нам хорошо жилось! Мироше нравились его новые обязанности».