Книга Дело "Памяти Азова" - Владимир Шигин

„Азард“ неожиданно семафорит, что он погрузил мало топлива. С болью в сердце приходится отпустить его за нефтью в Кронштадт. Только в условиях разрухи 1918 года были возможны такие вопиющие непорядки!

Незадолго до захода солнца в открытом заливе встречается подводная лодка „Пантера“. Я приказываю ей подойти к борту. На мой запрос о результатах разведки командир „Пантеры“ сухо докладывает, что в Ревельской гавани не замечено ни одного дыма.

Сгустилась тьма. Наступил ранний декабрьский вечер. Идя с потушенными огнями, мы старались не терять из виду „Олега“. Неожиданно вдали, справа по носу, мелькнул тусклый, далекий свет. Мы пристально вгляделись и по равномерным вспышкам узнали мерцание маяка. Вскоре впереди открылся новый маяк. Мы едва не закричали „ура“. На финских островах Сескар и Лавенсаари маяки действовали, словно для нашего удобства. Эта иллюминация в сильной степени облегчила нам тяжелые условия плавания среди многочисленных островов, мелей и подводных камней Финского залива.

Поздно вечером подошли к заросшему хвойным лесом скалистому Готланду. Обойдя его вокруг и осмотрев все бухточки, мы не нашли ничего подозрительного и, решив переночевать здесь, стали на якорь у восточного берега. Комсостав миноносца спустился с палубы вниз. В уютной, залитой электрическим светом кают–компании с большим столом посредине и черным лакированным пианино в углу долго сидели за чаем и разговаривали — скромный и сдержанный командир Павлинов, неутомимый рассказчик анекдотов веселый штурман Зыбин, несколько замкнутый артиллерист Ведерников, всегда чем–то неудовлетворенный инженер–механик Нейман, умный, общительный, жизнерадостный Струйский и я. Наша беседа, как пишут репортеры, „затянулась далеко за полночь“. Наконец мы разошлись по каютам и легли спать.

Спокойно переночевав под прикрытием Готланда, с рассветом старательно принялись шарить биноклями по всем направлениям, с нетерпением ища запоздавшего „Автроила“. Но тщетно. Погода стояла ясная. Видимость была хорошей. Однако нигде в море не обнаруживалось ни одного дымка.

Вдруг из Кронштадта пришла шифровка, извещавшая нас о неготовности „Автроила“ к выходу. Его техническая неисправность оказалась значительно большей, чем можно было предполагать. Не было ни малейшей уверенности, что он присоединится к нам хотя бы на следующий день. По моему приказанию миноносец „Спартак“ снялся с якоря и одиноко направился в разведку, а крейсер „Олег“ под командой военмора Салтанова остался на месте ночной стоянки. На мостике „Спартака“ находились Струйский, командир миноносца Павлинов и я.

Стоял ясный, безоблачный зимний день. Ярко сияло солнце, но его холодные, негреющие лучи не могли умерить мороза. Дул острый, пронизывающий, ледяной ветер, заставлявший нас на мостике ежиться, поднимать воротники и потирать уши. На мне была кожаная куртка, изнутри отороченная мехом, но я все же насквозь продрог. Море было спокойно, что редко случается в этих широтах в конце декабря».

На подступах к Ревелю

…Утро 26 декабря было ясным и тихим. «Спартак» беспрепятственно обстрелял остров Вульф, чтобы проверить, есть ли там неприятель, но никто не отвечал. Потом пошли к Наргену, открыли огонь — остров молчал. Никаких батарей там не было и в помине.

Затем со «Спартака» заметили финский пароход, шедший в Ревель с грузом бумаги. Его захватили, высадили на него двух военморов и отправили в Кронштадт. Не сохранилось документов, отвечающих на вопрос, кто давал команду открывать огонь по островам. Однако гадать здесь не стоит — команду на обстрел дал Раскольников. Почему? Да потому, что уже больно не терпелось «красному лейтенанту» почувствовать себя в настоящем морском сражении. Незапланированный обстрел островов имел самые катастрофические последствия. Дело в том, что военный комендант Наргена сразу передал информацию об обстреле в Ревель по телеграфу. С этого момента скрытность операции была полностью утрачена. С этого момента англичане могли действовать на опережение, что они и не преминули сделать. Диву даешься, но Раскольников в достаточно простой обстановке нарушил самые элементарные правила проведения разведки на море!

Так случилось, что в те же минуты «эстонский флот», состоящий из трех кораблей (бывшие российская канонерская лодка и два сторожевика, брошенные в Ревеле в феврале 1918 года), высаживал свой десант. В открытом море эстонцев прикрывали англичане: два легких крейсера и миноносец. А «Спартак» всего в 20 милях от противника, непонятно для чего, ошалело палил по пустынным островам.

В 1921 году в Таллине вышли в свет мемуары адмирала И. Питке, возглавлявшего в 1918–1919 годах эстонский флот. И. Питке пишет: «Когда мы были заняты высадкой десанта, со стороны Готланда показались дымки. Появление дымков вызвало среди офицеров и матросов тревогу. Я смотрел на свое положение так: уйти со своими кораблями с 6–7 узлами хода я не смогу, этим мы только покажем себя неприятелю и привлечем его внимание. Если же продолжать высадку десанта и стоять в середине залива, то они нас и не заметят. Так и случилось. Комендант Наргена телеграфировал тип русского корабля и его курс. С берега донесение о противнике, попавшем в наши воды, отправили на крейсер „Калипсо“. Они (британцы) перекрыли русским путь к отходу». Поразительно, но Раскольников с каким–то маниакальным упорством делал все от него зависящее для краха затеянной им самим операции.

В 13 часов, когда «Спартак» приближался к Ревелю, сигнальщики заметили в порту дымы пяти кораблей. Это были те самые англичане, которых так и не обнаружили подводники. Получив информацию о появлении одинокого эсминца у Наргена, английская эскадра спешила ему на пересечку. Раскольников не рискнул «атаковать неприятельские суда» и велел отходить к Кронштадту. «Спартак» развернулся, дал полный ход в 25 узлов, хотя эсминцы типа «Новик», к которым он принадлежал, свободно выжимали 35 — именно с такой скоростью его нагоняли преследователи. Началась перестрелка.

Из воспоминаний Раскольникова: «Мы открыли по Вульфу огонь из 100–мм орудий. Наш вызов (!?) остался безответным. По–видимому, на Вульфе не было артиллерии. Это придало нам большую смелость (!?), и мы с увлечением продолжали смелую разведку. Но едва поравнялись с траверзом Ревельской бухты, как в глубине гавани показался дымок, затем другой, третий, четвертый, пятый. Мы развернулись на 180 градусов и, взяв курс на Ост, полным ходом направились в сторону Кронштадта. Но пять зловещих дымков приближались к нам с большой быстротой. Вскоре показались резкие очертания военных кораблей.

Мы без труда определили, что нас преследуют пять английских легких крейсеров, вооруженных 6–дюймовой артиллерией (152–мм) и обладающих скоростью хода, превышающей 30 узлов. Послали радио „Олегу“ с призывом о помощи. Но англичане уже сблизились с нами до пределов орудийного выстрела и первыми открыли огонь. Мы отвечали залпами всех орудий, за исключением носового, у которого предельный угол поворота не позволял стрелять по настигающим нас английским кораблям.

Боевая тревога обнаружила, что наш миноносец был совершенно разлажен. Пристрелка велась до такой степени скверно, что нам самим не было видно падения собственных снарядов. Однако и англичане стреляли не лучше. Они лишний раз подтвердили свою старую славу хороших мореплавателей, но плохих артиллеристов.