Книга Долгое молчание - Этьен ван Херден

— Вы абсолютно уверены, что этот джентльмен… не белый? — спрашивал ее директор музея.

Именно ответ Инджи окончательно убедил его приобрести скульптуру:

— Насколько мне известно, он смешанного происхождения.

— Нет, мое сердце не лежит к этой сделке, — ответила Инджи, стоя у основания скульптуры среди стружки, во дворе, заваленном частично обработанными бревнами, и сухими стволами, и плавником, собранным в старых руслах, рядом с блестящими резцами и молотками, разложенными на брезенте, с белыми лилиями, растущими в сырых углах, среди зелени, и позади всего этого — прохладное ущелье, которое тянется в обдуваемые ветром скалы.

— Нет, — повторила она, отвернулась и пошла прочь.

Старик и собака последовали за ней.

Джонти окликнул ее:

— И куда вы теперь?

— Вверх, на гору, — крикнула она в ответ. — Идем с нами? Старик никогда никуда не выходит. Пойдем, покажем ему гору.

Джонти снял фартук и догнал их.

— Надеюсь, я не сказал ничего такого, что тебя расстроило?

Она покачала головой.

— Нет, мне есть из-за чего расстраиваться и без тебя. Здесь, в Йерсоненде, я обнаружила много такого, о чем стоит подумать. В большом городе мы живем так, словно времени на размышления нет. Мы спорим об афроцентризме и евроцентризме, запутываемся в жестах и символах, которые, в общем, не… — Инджи бурно жестикулировала, пытаясь подыскать слова, — …ничем не пахнут. Нам необходимо вернуться назад, к существованию… — тут она почти сердито ткнула в сторону Немого Итальяшки. — Необходимо вернуться назад, чтобы быть, как он; обладать только чувством вкуса, обоняния и осязания… Ты слышишь меня, Джонти Джек? — и она безнадежно посмотрела на него.

— Я слышу тебя, мисс Фридландер! — ликующе выкрикнул он в ветер, дувший сейчас в их сторону. Перед ними широко простирался горный вельд, и они всмотрелись в пейзаж, в синие холмы Кару и линию горизонта.

— Вот моя галерея! — закричал Джонти Джек, широко раскидывая руки по ветру.

И замолчал, и Инджи тоже, а старый итальянец стоял, задыхаясь, открыв рот, перед статуей Благословенной Девы Марии, которую вырезал из скалы и воздвиг здесь много десятилетий назад. Они смотрели, как он нежно ощупывал статую: его пальцы исследовали изменения, произведенные ветром и непогодой; в постаревшем камне он нащупывал годы, которые прошли. Потом старик повернулся и сел спиной к статуе. Как скала, подумала Инджи. Он сам походит на скалу.

10

Генерал стоял у кухонного окна и смотрел, как Инджи кисточкой для бритья взбивает мыльную пену на щеках и подбородке Марио Сальвиати. Она поставила в беседку стул с кухни и отвела туда старика. Потом принесла мыло для бритья, бритву и полотенце из его комнаты, дала ему понюхать мыло, провела рукой по его плечам и обернула полотенце вокруг его шеи. Обычно он брился сам, наощупь, и Инджи не могла не заметить, как много щетины он пропускает.

Павлины взлетели на самые дальние лозы и уселись там, виновато поглядывая на генерала. Александр и Стелла лежали в тени у ворот, примостив головы на лапы, словно готовые бежать, если произойдет взрыв.

Я должен присматривать за этой парочкой, говорил себе генерал, пока слуги занимались обычными делами, перешептываясь между собой, я должен внимательно присматривать за этой парочкой.

Она красавица; только взгляни на эти дивные руки, на соски, прижавшиеся к Столовой Горе на ее майке, на крепкий таз и манеру стоять, расставив ноги в зашнурованных ботинках. Молодость и наивность делают ее еще опаснее. Никаких предосторожностей, только стремительный рывок вперед, присущий юности.

Он смотрел на старика, сидевшего, приподняв лицо вверх, пока бритва соскребала пену, оставляя за собой чистую кожу.

Я что, ревную? — не понимал генерал. Я, имевший столько женщин, что давно сбился со счета, и когда был в отряде ополчения, и на одиноких фермах; военные вдовы, безнадежно ждавшие известий от своих потрепанных мужчин, которые сражались где-то там с британскими отрядами, вооружившись единственным маузером да двадцатью патронами, с заплесневелым вяленым мясом и черствым печеньем в седельной суме; дрожащие женщины, худые и голодные, изголодавшиеся по хлебу и по ласке; женщины, приходившие ко мне, когда мои люди располагались лагерем под деревьями, а я, старший офицер, оставался в доме.

Комната для гостей с мигающей масляной лампой, кувшином и тазом для умывания, его тень скользит по портретам семейных предков, и женщина с угасающей свечой, от света которой ее лицо прыгает.

— Положи одежду на Библию, — просит она всегда прежде, чем он притянет ее к себе, всякий раз заново удивляясь телу, пахнущему лишениями, и ее худобе.

— Наши женщины все худеют, — бросит он на следующее утро ухмыляющемуся фельдкорнету, когда они выедут со двора.

Он смотрел, как Инджи вытирает выбритый подбородок старика полотенцем, потом промокает ватой порез на его щеке. Кровь у старика красная, думает генерал, увидев пятна на вате, красной от вещей, о которых мы ничего не знаем, курсирующих у него в венах, красной от знания и упорного молчания.

Я буду за ним приглядывать; я воспользуюсь ею, чтобы вытянуть из него это, думает генерал в неожиданном порыве вдохновения, чтобы заставить его говорить, заставить его рассказать нам, что произошло в тот день, когда стремительная вода вернулась, а Испарившийся Карел орал на всех на Промывке, чтобы они убирались прочь. Что случилось после того, как Испарившийся Карел удрал в таком расстройстве?

Почему Немой Итальяшка и Большой Карел Берг стали такими замкнутыми в в последние недели работы на канале стремительной воды? Почему Карел так часто уезжал в Кейптаун? Где они взяли деньги для того, чтобы Летти надолго уехала в Лондон? Что Летти делала в Лондоне?

Генерал почувствовал, что у него поднимается давление, как происходило всякий раз, когда он думал о золоте, текущем, как вода, о золоте, сверкающем в руках, как вода, о золоте, уносившем все прочь, в точности, как очищает тебя вода.

— Есть лишь одно различие, — пробормотал он. — Золото не испаряется.

— Может, золото больше похоже на камень?

Он резко обернулся и увидел у себя за спиной Инджи Фридландер с влажным полотенцем, перекинутым через руку, и клочками окровавленной ваты, и понял, что говорил вслух. Она улыбалась ему, он видел, что она не имела в виду ничего плохого. Он ощутил поднимающийся гнев, но сумел взять себя в руки. Ангел помог — ангел помогал много, но не сейчас.

— Вы назначили себя его нянькой?

Инджи выбросила вату в ведро у плиты.

— Я? — Она все еще улыбалась. От горных прогулок щеки ее расцвели, как расцветают весной фруктовые деревья в его саду, заметил генерал. Руки сильно загорели по сравнению с тем, какой она приехала в Йерсоненд, и она перестала пользоваться губной помадой. Помада ей больше была не нужна. Инджи покачала головой. — Нет, я просто пытаюсь вернуть ему хоть немного жизни.