Книга "По своим артиллерия бьет..." Слепые Боги войны - Владимир Бешанов

26 сентября 1940 года снова полыхнуло на заводе № 9. В организации «диверсионного акта», повлекшего гибель 15 и ранение 18 человек, сознались директор завода Л.П. Иванов и главный инженер Г.Е. Коршин, вместе с сообщниками систематически «нарушавшие технологический регламент» и сдавшие Красной Армии около 400 тонн порохов «с пониженной стойкостью». Участниками антисоветской группы оказались начальник отдела техники безопасности Н.Д. Афанасьев, начальник цеха В.М. Аникеев, начальник порохового производства О.И. Колпина и другие специалисты. Взрывы и пожары производились по прямому указанию председателя 3-й секции технического совета Наркомата боеприпасов Г.Г. Янова.

После капитальной зачистки число квалифицированных кадров на заводах значительно уменьшилось, их приходилось перебрасывать из цеха в цех, словосочетания «соблюдение технологии» и «техника безопасности» не значили ровным счетом ничего по сравнению с главным советским словом — ПЛАН, чего никак не могли уразуметь специалисты старой школы. Масштабы текучести, прогулов, нарушений производственной дисциплины не сократились: «Этому, несомненно, способствовало и то, что ситуация 1937–1938 годов резко отразилась на престиже руководителя-мастера, начальника участка, цеха и даже директора завода. Одних постановлений о повышении их роли и ответственности было уже недостаточно для укрепления производственной дисциплины».

В том же славном «городе химии» Дзержинске продолжало гореть и взрываться. В 1940 году на заводе № 80 случилось 6 взрывов, 14 возгораний и 11 «прочих аварий». В августе 1941-го взорвался снаряд в цехе № 3, в сентябре взорвалась мастерская цеха № 5–2 человека погибли и 13 пострадали; в октябре взлетел на воздух ипритный цех завода № 96, похоронив под обломками десятки людей. В 1942 году на заводе № 80 погибло 62 человека; на заводе № 96 из-за неэффективной вентиляции и дегазации помещений, неудовлетворительного контроля загрязненности «получили спецпоражения» от иприта и люизита 2486 работников; на заводе № 148 отравились синильной кислотой 30 человек. 3 января 1943 года серия мощнейших взрывов вывела из строя все основное производство завода № 80, погибли главный инженер Н.Г. Дудинов, начальники цехов Н.П. Андрианов и Казаков; в мае произошел взрыв, «в результате которого полностью вышли из строя цехи седьмой, восьмой и девятый, частично ряд других объектов, погибло 67 работников и 327 человек были ранены»; на заводе № 96 в 1943 году отравились 494 человека, на заводе № 148 — всего 12. Основной контингент работников в это суровое время составляли женщины и подростки допризывного возраста. При этом все семь «оборонных» предприятий Дзержинска тоннами сливали серную кислоту, аммиак, мышьяк и прочую отраву в реку Оку, окрестные озера и овраги. Сегодня Дзержинск считается самым грязным городом в мире после Чернобыля, то есть местом, непригодным для белковой жизни, аборигены называют свой город Дустом. Наше «мирное» химическое оружие продолжает убивать своих. При таком отношении к собственному народу не нужны никакие оккупанты.

Всенепременно не забыли и старорежимных профессоров, корифеев баллистики и прочих артиллерийских премудростей, основавших советскую научную школу. По второму разу «замели» бывших генералов Е.А. Беркалова и Б.И. Столбина, бывшего подполковника К.И. Туроверова, в третий — И.П. Граве и П.А. Гельвиха, а В.В. Гуна — в четвертый раз.

Таких специалистов в России «уже не делали». Выпускник советского вуза С.К. Бондаревский вспоминал: «Заметной была разница в общей и профессиональной образованности и воспитанности между инженерами дореволюционной и нами, инженерами советской выучки. Особенной была их способность ценить и с пользой использовать служебное и личное время. Каждый из них был инженером высшей квалификации, постоянно поддерживал и пополнял свои знания. Все они свободно владели несколькими иностранными языками, в том числе классическими — латинским и греческим, понимали искусство, любили музыку и сами хорошо играли и пели, развлекались играми, доступными для понимания лишь интеллектуально развитым людям (например, шахматы, винт), были спортсменами. Так, например, время езды на автобусе на работу и с работы использовалось ими для шахматной игры «вслепую». Участвующие в ней, не пользуясь досками, всю игру до конца партии держали в голове, не записывая, а сохраняя в памяти расположение фигур на время прекращения игры, то есть до следующей поездки».

Столбина взяли в ноябре 1937-го и расстреляли практически сразу, еще бы — он «вел фашистскую агитацию», хранил дома пустую кобуру от револьвера «Наган» и 19 патронов. Граве арестовали в июле 1938 года, в 1939-м по личному указанию Сталина выпустили, а в 1952 году опять посадили; 78-летний профессор, успевший побывать и «контрой», и «вредителем», и «врагом народа», и «активистом офицерской монархической организации», на этот раз оказался вовлечен в заговор в Главном артиллерийском управлении. Но снова повезло — преставился Велихий Пахан. Генерала П.А. Гельвиха в марте 1939 года тоже отпустили, восстановили в должности начальника кафедры стрельбы Артиллерийской академии, в 1941 году присвоили Сталинскую премию, а в 1944-м законопатили в лагерь основательно. На свободу «выдающийся российский и советский ученый» вышел холодным летом 1953 года, в канун своего 80-летия. Генерал Гун уже не вернулся.

К мерам «расправы по отношению к членам контрреволюционных террористических организаций» относилась также конфискация всего имущества с момента ареста, «за исключением необходимых белья, верхнего и нижнего платья, обуви и постельных принадлежностей». Ну а жилье и без того находилось в собственности государства. Не стоит также забывать о ежовском приказе № 00486 от 15 августа 1937 года, согласно которому надлежало «юридических и фактических жен изобличенных изменников Родины, правотроцкистских шпионов арестовывать одновременно с мужьями», на каждого «социально опасного ребенка» старше 15 лет заводить следственное дело и обвинительное заключение, тех, кто младше, — размещать в детских домах (вызывают изумление старания приемной дочери Николая Ежова, испытавшей все эти процедуры на себе, добиться реабилитации упыря, как невинно оклеветанной жертвы репрессий).

Люди просто исчезали из жизни, и лишь с середины 1950-х годов родственники тайно расстрелянных и зарытых в общих ямах на «спецобъектах» стали получать лживые справки: «Отбывая срок наказания, умер от желтухи».

Кого чаша сия миновала, дрожали и по ночам ожидали стука в дверь. Академик Н.Н. Моисеев, вспоминая беседы «за жизнь» с баллистиком Д.А. Вентцелем, писал:

«Он всю жизнь больше всего на свете боялся ареста и считал, что это было чудо — воистину чудо, что его так ни разу и не посадили. Я тоже полагал, что это было настоящее чудо, и его слова перекликались с моими мыслями.

Я тогда уже понимал, что наша жизнь устроена так, что каждый непосаженный должен был мысленно благодарить Сталина, оказавшим тем самым ему милость, разрешившим жить просто так, а не в лагере. Именно так я тогда понимал распространенный лозунг «Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь». Это была молитва непосаженных, кому еще разрешалось ходить не под конвоем. Эта милость относилась ко всем нам, тем более к Вентцелю…

Ведь на самом деле каждого раскованного человека мы подозревали в стукачестве и только этим и объясняли то, почему его до сих пор не посадили! И вообще — если человека не арестовывали, то это казалось странным и требовало объяснения. Сказанное не перехлест, а точная характеристика психологического настроя значительной части интеллигенции».