Книга Дурные дети Перестройки - Кир Шаманов

В поисках комнаты номер 23 я вынужден был пройти весь коридор, обтираясь и обжимаясь с ребятами, стоявшими около кабинетов врачей, но коридор закончился аккурат на комнате номер 22. Майор, который сидел в двадцать второй, сообщил мне, что заветная двадцать третья, в которой меня ожидает штандартенфюрер Исаев, находится в другом месте, а именно – в комендатуре по адресу: улица Шамшева дом 9, через дорогу. Я напрягся, шутки в сторону.

* * *

Дом девять стоит прямо напротив бывшего магазина «Океан», в нём находился городской офис Сбербанка. Но если зайти через двор и подняться на четвёртый этаж, на двери из карельской берёзы элитной дореволюционной квартиры с пятиметровыми потолками можно было легко обнаружить заветную табличку «Комендатура военкомата Приморского района».

Часы приёма совпадали, сердечко забилось в груди как пойманный воробей. Моих сил и массы едва хватило, чтобы надавить на огромную бронзовую ручку, и, напрягшись изо всех сил, я сдвинул на несколько сантиметров гигантскую дверь. Образовавшейся щели мне как раз хватило, чтобы пропихнуть внутрь своё субтильное тельце, после чего я тихонечко прикрыл дверь и обернулся…

Беззащитный и истощённый, я оказался в циклопических размеров прихожей, с потолками в три раза выше потолков моей хрущёвки, у меня за спиной была дверь высотой метра четыре, справа, слева и прямо напротив меня было ещё три таких же двери. Все они были открыты и вели в одинаковые комнаты, в которых стояли одинаковые, огромные столы, покрытые одинаковым зелёным сукном. За каждым столом сидели одинаковые полковники в одинаковых зелёных форменных пиджаках, которые мгновенно устремили на меня взоры своих одинаково ледяных глаз. Я вспомнил сказку про солдата и огниво.

Их почти идеально прямоугольные тела с бульдожьими головами и идентичной обстановкой кабинетов создали у меня эффект троения в глазах. Мне показалось, что если я сделаю ещё шаг, то потеряюсь в зеркальном лабиринте этого психоделического портала «в армию». Заглянув в глаза каждому из полковников по очереди, в полном молчании я осознал, что говорить мне с этими людьми решительно не о чем, и, собрав все свои сэкономленные на общении с ними силы, выдавил в двери новую щель и вытек оттуда на лестницу. Молча, с радостным ускорением, я запрыгал шариком ртути вниз по лестнице, преследования не последовало.

* * *

После описанных событий повестки почему-то перестали приходить. Видимо, моё дело потерялось в сюрреалистическом Зазеркалье комендатуры.

В двадцать шесть лет я поступил учиться на медиа-художника в Институт «ПРО АРТЕ», что в Петропавловской крепости, контора не государственная, военной кафедры не было, и я активно начал добиваться первых успехов на поприще современного искусства. В частности, когда мне исполнилось двадцать семь лет, и один из скандинавских фондов, который возглавляет шведская королева, выдал мне грант на поездку в Швецию как молодому и перспективному художнику, остро возникла проблема заграничного паспорта, который выдают в России только по предъявлении военного билета. Я был в розыске, и даже обычный паспорт имел ещё от СССР. Надо было срочно что-то делать.

Сначала я пришёл к «Солдатским матерям», и они подтвердили мои лучшие надежды – мне было двадцать семь, и срок военной обязанности я уже прогулял. Потом я пошёл в паспортный стол, где меня тут же посадили в аквариум как скрывающегося от армии, долго что-то обсуждали по телефону с военкоматом, но все-таки, скрипя зубами, выдали мне паспорт и отпустили. Оставалось только прийти в военкомат и просто получить военник.

Военкомат к тому времени из полуподвала на Шамшева перевели на Чёрную Речку и после потока оскорблений в справочном:

– Явился! Дезертир! Уклонист! Предатель Родины! – меня-таки заставили пройти медицинскую комиссию. Снова голые мальчишки и новое, более утончённо художественное их восприятие. Терапевт записал, что я аллергик, окулист обнаружил, что зрение хорошее, единица и ноль семьдесят пять сотых, невропатолог постучал по коленочке. А вот с психиатром, тёткой лет восьмидесяти, состоялся долгий разговор с чаепитием.

– Где вы всё это время были, Кирилл Михайлович?

Я красноречиво достал справку из наркологического диспансера, в котором я принудительно состоял на учёте в течение года, после ментовки.

– Торчал. Мне уже двадцать восемь лет, военный билет нужен для загранпаспорта. Сказали, надо медкомиссию пройти.

– Вы что же, за границу собираетесь?

– Да, в Швецию еду на несколько месяцев, искусству учиться.

Она обнаружила во мне хорошего собеседника и начала разводить меня на разговоры, типа, что как из наркотиков воздействует, и на этой основе выяснять мои склонности.

– Ну и что же, вот вы употребляли, и что, сейчас не хочется? Вам же это нравилось?

– Ну, хочется иногда, но сейчас есть чем заняться.

– И что, после этого никаких отклонений? Да быть не может!

– Да до хрена отклонений: нервы, психоз, паранойя, тяга… Раньше было, но сейчас уже третий год трезвости пошёл, уже отпускает немного. – А после рассказа про современное искусство и международный грант она наконец-то растаяла и пожелала мне успехов.

Через пару недель я получил военник, в котором написано, что я годен к нестроевой: в войну буду копать или пушечным мясом в пехоте.

* * *

Несколько тысяч евро из Швеции пришли быстро, и туристическое агентство мигом склепало мне заграничный паспорт, железный занавес рухнул на русско-финской пограничной Торфяновке. А когда мы с моей тогдашней doping-girl Ирочкой сидели в Стокгольме в открытом кафе и попивали кофе из огромных чашек, мне казалось, что я смотрю на всю эту историю с документами, ментами, медицинскими комиссиями в перевёрнутый бинокль – настолько несопоставимы кабинеты военкомата и это кафе в Старом городе.

За границей, помимо ощущения, что кончилась война, и чистоты на улицах, которой мне, неожиданно для самого себя, сильно не хватало в СССР и России, выяснилось, что у меня очень быстро формируются привычки и вкусы среднего европейца. По собственной инициативе я вставал утром, завтракал дома или на встрече, работал пару часов на компьютере и отправлялся в магазин за свежими фруктами. Так мы прожили несколько недель и, казалось бы, я был готов жить всю жизнь, жаль, грант был не бесконечен.

* * *

В преддверии двухсотлетнего юбилея Ганса Христиана Андерсена мы решили на выходных из Гётеборга, где мы обосновались в местечке Кунстэпидемия, съездить в Копенгаген. Благо от нас до него было три часа на автобусе. О датской столице у меня были самые примитивные представления, мне приходили на ум три вещи: принц Датский, Ганс Христиан – в особенности его сказка «Снежная Королева», и хипанская Мекка – Христиания.

В «Information» нам сказали, что Андерсен жил не в Копенгагене, а в небольшом городке рядом, и переориентировали на памятник Русалочке, как на главное андерсоновское место в городе:

– Только её на месте сейчас нет, она на реставрации, её этой ночью взорвали.