Книга Первая мировая в 211 эпизодах - Петер Энглунд

Поезда на юг следуют один за другим, они забиты людьми и военной техникой. Для трех женщин места найдутся, но не для трех санитарных машин, одна из которых просто гигантских размеров. Они все выжидают, надеются. Уже светает. Слышится эхо выстрелов, громыхающих в белых, заснеженных горах. Олива Кинг: “Странно, но мы ни разу не подумали о личной безопасности. Мы беспокоились только о наших дорогих машинах”.

И вот последний поезд.

Болгарские войска стоят в каком-то километре отсюда.

Наконец! Они видят три пустые платформы и, не дожидаясь разрешения, закатывают на них свои машины. Поезд трогается. Гевгелия в огне. И когда город исчезает из виду, Кинг видит, что вокзал взрывается от попавшего в него снаряда.

79.

Понедельник, 13 декабря 1915 года

Эдуард Мосли управляет огнем в Эль-Куте

В такую рань он уже на ногах, ведь с сегодняшнего дня ему дано новое поручение: управлять огнем. Это трудно и опасно, ибо означает, что он должен постоянно пробираться по песчаным окопам, таким же примитивным, как и раньше: в некоторых местах он со своим сигнальщиком вынужден ползти, так как мелкие окопы напоминают скорее канаву. Он больше не надевал свой слишком заметный тропический шлем; у него на голове шерстяная шапочка — не самое лучшее в такую жару.

Британский корпус прервал отступление на юг и остановился в городке Эль-Куте, чтобы подождать подкрепления или, вернее, помощи, ибо вот уже две недели корпус находился в кольце четырех османских дивизий. Командующий корпусом Таунсхэнд попустил своим частям угодить в окружение. Отчасти они были слишком измотаны, чтобы продолжить отступление, а отчасти из-за того, что таким образом силы врага были отвлечены от нефтяных месторождений. Настроение у солдат было в общем-то хорошее. Все верили, что это только вопрос времени и к ним обязательно подоспеет помощь. И даже Мосли был спокоен, хотя он, как и многие другие, резко критиковал авантюрную попытку взять Багдад слишком малыми силами и бездарную подготовку к операции. Все устроится.

В течение дня ему приходилось проползать на четвереньках по нескольку километров. Иногда он полз в облаке зловония. На окраину окопов были переброшены тела убитых, и теперь они, черные, распухшие, разлагались под палящими лучами солнца. А в некоторых местах вражеские окопы находились на расстоянии всего 30 метров. Он мастерски и с большим удовольствием дирижировал всеми этими снарядами, которые пролетали над его головой всего в 4–5 метрах и иногда падали в 20 метрах от него. Он находил это great fun, классным развлечением.

Османские снайперы были начеку и стреляли очень метко. Иногда телефонной линии не хватало, и Мосли сигнализировал своей батарее при помощи флажков: противник сразу же открывал огонь. Целый день он находился под обстрелом.

Позднее он напишет в своем дневнике:

Личный опыт на войне является в лучшем случае пробуждением воспоминаний о непостижимом и запутанном сне. Некоторые индивидуальные события выступают в памяти отчетливее других, и тем ярче, чем выше накал опасности. А потом к опасности привыкаешь, и дни проводишь, уже не думая о постоянной близости смерти. Даже мысль о смерти, какой бы важной она ни казалась поначалу, человек вытесняет из сознания, — ведь смерть всегда рядом, и от этого ее величие меркнет. Я твердо убежден, что можно устать от чувств. Человек не в состоянии все время бояться смерти, содрогаться при мысли о ее присутствии. Психика устает и отодвигает подобные мысли в сторону. Я видел, как рядом со мной ранило человека, но он продолжал по-прежнему подавать сигналы артиллерии. Может, это я такой бесчувственный? Нет, просто меня стало труднее удивить.

80.

Декабрьский день 1915 года

Владимир Литтауэр участвует в музыкальном ревю в Арглане

По задумке он должен выглядеть как владелица борделя, да, жирная владелица борделя. Литтауэр одевается в женское платье, подкладывает в нужные места вату, чтобы добиться округлостей. Куровский, его денщик-поляк, помогает ему в этом перевоплощении. Литтауэр считает, что все это ужасно весело, но денщик негодует и возмущается: “Постыдились бы выступать в таком виде! Вы ведь скоро станете капитаном”. Переодевание завершается макияжем. На щеки Литтауэра щедро наложены румяна.

За окном стужа и холод. На фронте у Двины затишье. Полк окопался в большом болотистом лесу, к западу от реки. Немцы стоят в нескольких километрах отсюда. Регулярно посылают патруль, который блуждает по белому лабиринту из лесных деревьев, следя за обстановкой и стараясь не наткнуться на немцев, которые находятся в лесу с тем же заданием. “Ни одна из сторон особенно не преуспела в этом”.

Больше ничего не происходит.

Дни протекают в монотонности и беспамятстве. Литтауэр считал, что затишье в этой окопной войне невыносимо скучно. И он был не одинок в своем мнении. Они много пили. (Бывало, что Литтауэр напивался так, что его денщик вез его домой на тележке.) Расквартировали его в маленьком здании школы вместе с дюжиной других офицеров. Спали они как “сельди в бочке”.

Литтауэр и другие стараются держать себя в форме. В особенности перед новичками, которые вливаются в ряды их полка. С начала войны семеро из его товарищей-офицеров уже погибли и двадцать восемь были ранены. Многие из раненых не вернулись обратно в полк и, возможно, уже никогда не вернутся. Их заменяют наспех призванные и обученные, совсем желторотые птенцы. Эти курсанты неопытны, а кроме того, им неведомы дух полка, его традиции и этикет.

Что будет со всеми ними? И все же общение в офицерской столовой позволяет бывалым офицерам поучать молодежь. Ведь оно так напоминает довоенную безмятежную жизнь: играют в карты и наносят визиты.

От нечего делать у них появилась идея устроить музыкальное представление. Просто так, от скуки. Силами офицеров, для офицеров, об офицерах. Они репетировали целыми неделями. Главное — написать новые тексты на старые, популярные мелодии. И вот наступило время премьеры. В школе сооружена импровизированная сцена, с занавесом и рампой, обозначенной колючей проволокой. Музыкальное сопровождение обеспечивает офицер с гитарой.

Поднимается занавес. Публика состоит примерно из двадцати пяти офицеров полка. Посторонних не пустили. Представление начинается с декламации:

Хоть наше дело — воевать, А не концерты, в полку давать, Но уж сегодня мы всех уважим: Потешим вас и себя покажем.

Забавное представление, всецело для внутреннего употребления, исполненное понятного им одним юмора, отчасти импровизировация. Самые убийственные сцены, проникнутые сарказмом, адресованы не присутствующим, “а тем, кто сменил боевую службу на спокойное сидение за письменным столом”. Но и те, кто был верен полку и фронтовой службе, подверглись “дружескому осмеянию”; да, и к тому же известные геройские подвиги стали предметом для шуток. Таково было настроение. Никто не хотел испытывать трагические чувства[140]. Легче всего было увидеть трагикомизм повседневности. Но это уже другое дело.