Книга Кавказская война. Семь историй - Амиран Урушанзе

Так получилось, что письмо разошлось по всему Кавказу. Читали его и в столицах. Офицеры-кавказцы, служившие с Воронцовым, восприняли эпистолу Муравьева как вызов, грубое оскорбление. Более того, письмо-пасквиль было написано человеком, едва приехавшим на Кавказ. Новый наместник осудил всех огульно и скопом. Скоро стало понятно, что письмо — ошибка, явный просчет.

«Но неужели мы, кавказские служивые, должны безропотно покориться этому приговору и со стыдом преклонить пред ним голову?» — с негодованием вопрошал адъютант Воронцова князь Дмитрий Святополк-Мирский и сам отвечал: «Нет! Наша совесть слишком чиста для такого унижения… Мы не обманывали России в течение четверти века, она смело может гордиться нами и сказать, что нет армии на свете, которая бы переносила столько трудов и лишений, сколько кавказская! Нет армии, в которой бы чувство самоотвержения было бы более развито; здесь каждый фронтовой офицер, каждый солдат убежден, что не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра он будет убит или изувечен… а много ли в России кавказских ветеранов? Их там почти нет, кости их разбросаны по целому Кавказу!»

Перепалка погубила Муравьева. Уже летом 1856 года его заменили на Александра Барятинского — друга императора Александра II и наследника воронцовской системы управления Кавказом.

Воронцова критиковали не только авторы анонимок, но и очень талантливые, умные офицеры. Лучше всего это выразил генерал Григорий Филипсон: «У князя Воронцова было много поклонников, но были и люди, для которых он был не без причины несимпатичен; я был в том числе». Откуда возникла эта антипатия? Если внимательно вчитаться в строки филипсоновых воспоминаний, посвященные Воронцову, то можно обнаружить две причины. Первая — подчеркнутое и нескрываемое англоманство наместника. Филипсон называет Воронцова человеком «без веры и без национальности», упрекает его в пренебрежении русскими офицерами и чиновниками, пристрастии к иностранцам. Вторая — склонность наместника к фаворитизму. Филипсон негодует на Воронцова, расплодившего вокруг себя любимчиков-болванов.

Воронцов действительно мог показаться русским офицерам человеком чужим и чуждым. Жесткий распорядок дня, умеренность во всем, тщательный присмотр за собственным здоровьем. Это отнюдь не те черты, которые могли вызвать восхищение в офицерской среде. Добавьте к этому ледяную сдержанность. Никаких эмоций, только дежурная улыбка на лице. Нравится? Скука. Такому человеку трудно было стать своим для «настоящих кавказцев». И все же многих он со временем очаровал. Князь Барятинский, говоря о заслугах Воронцова, заметил, что тот «первым показал и убедил всех, что можно быть отличным кавказским офицером, не нося мазаных дегтем сапог и не выпивая при всех по несколько рюмок водки». Особенной популярностью наместник пользовался среди местного населения, в особенности в Грузии.

Еще несколько слов об улыбке Михаила Семеновича — она того стоит. Служивший на Кавказе и хорошо знавший наместника граф Владимир Соллогуб привел в своих воспоминаниях поразительный и довольно жуткий эпизод. Накануне Крымской войны Кавказ наводнили турецкие шпионы и разведчики. Наместнику ежедневно докладывали о поимке очередного османского лазутчика, которого ждал лишь один приговор — виселица. Однажды утром, едва Воронцов зашел в приемный зал своего дворца, к нему с пронзительным воплем бросился молодой человек. Упав перед наместником на колени, он стал на ломаном русском рассказывать, что его совершенно несправедливо обвинили в шпионаже. «Жалко было смотреть на несчастного: страх, ужас совершенно изуродовали красивые и довольно тонкие черты его лица; он весь трясся, как в лихорадке, и посиневшие губы его так пересохли, что он едва мог произносить слова», — вспоминал Соллогуб. Воронцов приветливо протянул руку просителю, поднял его и стал внимательно слушать оправдания. Затем еще приятнее улыбнулся и сказал, что все это какая-то ошибка, обещал навести справки и разобраться. Пройдя в свой рабочий кабинет, Михаил Семенович занялся совершенно другими делами. Развязку истории Соллогуб описывает так: «„Ваше сиятельство, что прикажете насчет этого татарина?“ — спросил наместника дежурный адъютант, присутствовавший при вышеописанной сцене. „А, этот татарин?.. Он очень вредный, по докладам, шпион… Поступить с ним по обыкновению, повесить его…“ — все не переставая улыбаться, возразил Воронцов».

Что касается воронцовского фаворитизма, то и это замечание имело основания. Наместник был человеком тщеславным и любил, когда другие признавали его первенство. Некоторые пользовались этой слабостью, например генерал Николай Завадовский, которого в 1848 году назначили командующим войсками на Кавказской линии. «Он до того умел ходить на задних лапках и прикидываться тихим простачком, что очарованный его скромностью и безграничной покорностью граф Воронцов видел в нем честнейшего и преданного слугу царского, тогда как Николай Степанович Завадовский радел более о собственной, нежели общей пользе, заботясь извлекать выгоды для своего кармана из правых и неправых дел, что и доказывало оставленное им по смерти огромное состояние», — читаем в записках генерала Милентия Ольшевского.

Но среди приближенных наместника были и очень достойные люди. Своим выдвижением они во многом обязаны Воронцову, разглядевшему их способности и таланты. Таким человеком был ученый-востоковед Николай Ханыков, которого Воронцов поставил помощником председателя Кавказского отдела Императорского русского географического общества. Вся научная работа отдела велась под руководством Ханыкова, который вскоре приобрел европейскую известность.

В конце 1853 года семидесятиоднолетний Воронцов стал быстро терять силы и физическую бодрость. Наместник отпросился в отпуск. Когда об этом узнали в Тифлисе, город заволновался. Грузинская аристократия, обласканная Воронцовым, не хотела отпускать своего заступника. Переубедить его послали самого заслуженного из грузинских генералов, старого князя Георгия Эристова. Тот принялся горячо убеждать наместника, что он не может покинуть свой пост во время Крымской войны, что он нужен Кавказу, нужен армии, нужен царю и нужен народу. Воронцов улыбался.

4 марта 1854 года Михаил Воронцов покинул Тифлис. Кавказская война для него закончилась. «Помните ли, как мы привыкли все после двух часов постоянно встречать его на коне, с казаком или с берейтором, едущим одиноко в Колонию, в Куки (пригороды Тифлиса. — А. У.), или на ферму, или куда-нибудь, куда призывала его забота или развлечение после усидчивых кабинетных занятий. Тифлис так сроднился с ним, край так привык к нему — и его не стало…» — так с искренней грустью о смерти первого кавказского наместника Михаила Воронцова (6 ноября 1856 года) сообщала газета «Кавказ».

И о нем не забыли. 25 марта 1867 года на деньги, собранные буквально «всем миром», в Тифлисе открыли ему памятник. Образ наместника создавали скульпторы Николай Пименов и Вячеслав Крейтан. Трехметровый Воронцов взирал на Тифлис с надеждой. Его изобразили в шинели, накинутой поверх парадной формы, с папахой и фельдмаршальским жезлом в руках. Известный тифлисский журналист Николай Дункель-Веллинг, присутствовавший на торжественном открытии памятника, написал: «Пройдут десятки и сотни лет, поколения сменят поколения, еще громаднее расширится Тифлис, с тем же величием и приветом будет смотреть на него изображение покойного фельдмаршала, как бы радуясь его развитию и преуспеванию».