Книга Фактор вознесения - Фрэнк Герберт

Мы, островитяне, умеем пользоваться течениями. Мы понимаем, что обстоятельства и времена меняются. Измениться вместе с ними — это нормально.

Уорд Киль, «Записки»

Беатрис знала, что убивать Мака не в интересах капитана, особенно если Бруд связан с войсками на планете. Впрочем, она даже не пыталась думать о том, что вообще в интересах капитана Бруда. Из всего, что она успела о нем узнать, можно было сделать вывод, что он пытается исправить свою ошибку и повернуть к собственной выгоде путем нагромождения новых. Но долго ему так не продержаться. Однако он из тех, кто, идя ко дну, топит всех, кто оказался рядом.

Беатрис вывела на большой экран карту Пандоры и стала внимательно изучать. Карта была обзорной, и одним нажатием кнопки можно было получить любые сведения об интересующем районе: плотность населения, сельское хозяйство, рыбоводство и полезные ископаемые. Она могла с одного взгляда определить, где находятся фабрики (как подводные, так и наземные) и поселки фабричных рабочих.

Только сегодня, увидев людей капитана в работе и наконец-то прислушавшись к звучащим в сознании предостережениям Бена, она наконец поняла, как вышло, что все люди Пандоры (включая ее саму) однажды обнаружили, что скованы по рукам и ногам. В рабов их превратили голод и искусные манипуляции директора. Он распоряжался продовольствием, транспортом и идеологией. На экране перед Беатрис разворачивалась география голода.

Самым большим фабричным комплексом был Калалоч, предназначенный для удовлетворения нужд ненасытного проекта. На экране он выглядел как желто-голубая амеба с черным глазом посередине. Щупальца амебы были поселениями, и голубым цветом отмечались те, что принадлежали Калалочу. Оттуда все дороги вели либо в порт, либо в очередь. Люди в них жили либо в бараках, либо в перенесенных на берег остатках островных построек.

Желтым цветом (он почти терялся в океане голубого) были помечены лагеря переселенцев. Голодные, лишенные крова, они были слишком слабы, чтобы заниматься физическим трудом, и слишком истощены, чтобы бунтовать. Служащие директора ежедневно обходили лагеря и забирали с собой немногих счастливчиков, которым давали работу: мыть мостовые, очищать от птичьего помета камни в садах Флэттери или копаться на свалках в поисках вторсырья. За это им предоставлялось место в очереди и крохотный паек. Но таких были единицы на тысячи голодных, которыми Флэттери наводнил пригороды Калалоча. В лагерях были запрещены частные продуктовые лавки, а маклеры черного рынка слишком часто исчезали, чтобы это можно было списать на случайность.

В черте Калалоча также находились пристань, фабричный аэродром, деревня, Теплица Флэттери и несколько постов секьюрити, охранявших периметр от демонов.

Вдоль побережья располагалось еще несколько поселений: сельскохозяйственные и рыбоводческие фермы, снабжавшие Калалоч продуктами. И все они были окружены лагерями переселенцев. Охранники безжалостно расстреливали всех воров, а также хозяев нелегальных теплиц и садов на крышах хижин. Как и пойманных на браконьерстве рыбаков. И обо всем этом Бен неоднократно говорил. Да Беатрис и сама все это видела, но предпочитала закрывать глаза, поскольку получала достаточно продуктовых карточек и могла не голодать. А чтобы не терзаться муками совести, убеждала себя, что Флэттери кормит всех, кто хочет работать.

В течение последних двух лет у нее было очень много работы. И она давала работу другим. Беатрис уже и забыла, когда в последний раз голодала.

«За последнее время новых рабочих мест не прибавилось, — вдруг подумала она. — А претендентов становится все больше и больше».

Теперь она вновь стала такой, как все: загнанная в угол, не имеющая права выбора и вынужденная бояться всех и каждого.

…То отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб.[6]

Христианская «Книга мертвых».

Все свои двенадцать лет Боггс был голодным. Но сегодня его терзал совсем иной голод, и мальчик сам это понимал. Он проснулся, но не почувствовал обычной ломоты в костях от сна на промерзшей земле. Когда он приподнял голову, на подушке из глины осталась прядь его волос. Он знал, что это значит: голод скоро оставит его навсегда. Он огляделся, но никто из родных еще не проснулся. Их скукоженные фигуры были едва различимы в тени скалы, под которой семья укрылась на ночь. Сегодня он должен раздобыть для них еду или хотя бы попытаться поскорей умереть. Умереть ему и так придется, но чем скорей, тем лучше.

Боггс родился с заячьей губой, щелью вместо носа и короткими ногами — родовыми признаками семьи его отца. Все шестеро его братьев унаследовали эту мутацию, но выжили только двое. Отец тоже давно умер. Как и Боггс, он с раннего детства до самой смерти жил в состоянии хронического недоедания. Даже материнскую грудь из-за заячьей губы не мог сосать как следует — часть молока всегда выливалась изо рта на подбородок. Мама пыталась собирать капельки пальцами и давала сыну их облизать. Потом Боггс видел это много-много раз, когда она кормила его братишек.

С неделю назад он наблюдал, как мать хотела накормить грудью его десятилетнего брата. Это было в тот день, когда им не удалось раздобыть никакой еды — даже ни одного жучка не поймали. Но ничего не получилось: у нее уже два года не было молока, и брат умер, сжимая в кулачке прядь своих рыжих волос. Боггс спохватился, что все еще держит собственные выпавшие волосы, и отшвырнул их прочь.

— Я возьму леску, мать, — сказал он на островитянском диалекте. — И принесу вам жирную рыбищу.

— Ты никуда не пойдешь. — Хриплый женский голос заполнил всю крошечную пещерку. — У тебя нет лицензии на ловлю рыбы. Они убьют тебя и отберут нашу леску.

Отец не раз пытался достать такую лицензию в социальном отделе. Все знали, что временные разрешения выдаются направо и налево — и даже можно было расплачиваться за них после рыбалки частью улова. Но директор строго регламентировал количество выдаваемых за день лицензий. Он называл это «консервацией», мотивируя тем, что, если рыбачить будут все, кто хочет, очень скоро в прибрежных водах не останется ни одной рыбешки. И тогда голодать придется всем.

— Консервация! — фыркнул Боггс и уставился на вожделенную леску, обмотанную вокруг щиколотки мамы, как браслет с подвесками из двух сверкающих крючков. К ней прилагался мешочек с наживкой, но ее они съели несколько недель назад. Теперь у них осталось лишь десять метров синтетической лески и два крючка.

Боггс подполз к матери и заглянул в огромные выпуклые голубые глаза — единственное наследство, оставленное ей ее матерью. Зрачки были подернуты полупрозрачной пленкой. Боггс запустил руку в волосы и сунул матери под нос клок волос, поскольку она уже почти ничего не видела.

— Ты сама знаешь, что это значит! — Ему было трудно говорить, но он держался из последних сил. — Со мной покончено. — Он коснулся и ее головы, и в руке оказалась еще одна прядь — на сей раз седая. — С тобой тоже. Смотри!