Книга Август - Жан-Пьер Неродо

Итак, в 21 году Юлия снова оказалась невестой на выданье, готовой связать свою судьбу с человеком, приближенным к самой вершине власти, и осчастливить его потомством. Ей было тогда 28 лет, и она была красива — гораздо более красива, чем можно судить по бюсту, хранящемуся сегодня в музее Сен-Реми-де-Прованс и запечатлевшему скорее идеализированный образ дочери принцепса, нежели реальный облик этой женщины. В этом скульптурном изображении заметно странное и почти неуловимое сходство Юлии с Ливией, которое позволяет догадываться о том значении, какое придавали в те времена образцу женской добродетели. Послушного следования этому образцу ждали, разумеется, и от Юлии. В отличие от своего отца, которого вечно мучили какие-то хвори, Юлия, судя по всему, отличалась отменным здоровьем. Слегка омрачали ей жизнь лишь небольшие желудочные расстройства, от которых она лечилась отваром девясила[158]. В той комедии, участницей которой ее сделало рождение, она всегда отказывалась играть навязанную ей роль, стремилась жить по-своему и быть собой. Может быть, немного легкомысленная — не более, впрочем, легкомысленная, чем многие женщины ее времени, — она чувствовала себя «первой дамой королевства» и законодательницей мод. Роскошный и чуть фривольный стиль, которого она придерживалась, не мешал ей горячо любить искусство и литературу. «Мягкость и душевность, не омраченные ни тенью суровости, снискали ей в народе огромную любовь, которая осталась с ней и в годы невзгод»[159]. Природа наделила ее и вкусом, и умом, и сообразительностью.

Сочетание этих качеств делало ее чрезвычайно привлекательной, и вокруг Юлии вечно вилась целая толпа воздыхателей, таких же юных, как она, и так же спешащих насладиться удовольствиями жизни, созданной явно не для удовольствий. То ли по неосторожности, то ли из цинизма, она собрала вокруг себя кружок молодых и дерзких аристократов, которые напропалую ухаживали за ней. На их фоне Агриппа наверняка чувствовал себя неотесанным мужланом, да к тому же стариком. Во всяком случае, к Юлии он относился с ревнивым недоверием. Несмотря ни на что она с честью исполнила свой долг и родила мужу пятерых детей[160]. Говорят, Август внимательно вглядывался в черты каждого новорожденного младенца этой пары, дабы убедиться, что он похож на своего отца. Что мы после этого должны думать о репутации Юлии? И неужели она в самом деле заявляла, отмахиваясь от сальных подозрений, что ее дети и не могут быть похожи ни на кого кроме собственного отца, ибо она, как опытный капитан, берет на борт пассажиров только тогда, когда трюм полон? В этом нет ничего невозможного, если вспомнить, что мы говорим об эпохе, когда тонкая чувствительность, введенная в моду сочинителями поэтических элегий, прекрасно уживалась с откровенностью соленого словца, всегда свойственной италийскому духу. В то же время не исключено, что это смелое заявление лицемеры-хулители приписали Юлии уже задним числом, когда она попала в немилость.

Авторству Юлии приписывают и еще одно остроумное высказывание. Однажды она пришла в гости к отцу, одевшись по моде — то есть по ее собственной моде, в платье из дорогой прозрачной ткани с открытой грудью, — и, конечно, сразу заметила, как Август и Ливия недовольно нахмурили брови. На следующий день она снова пришла к ним, но на сей раз в традиционном наряде римской матроны. Август, накануне ни словом не обмолвившийся по поводу ее «неприличного» вида, теперь не удержался и похвалил ее манеру одеваться. На что Юлия отвечала: «Да, нынче я оделась, чтобы понравиться отцу, а вчера — чтобы понравиться мужу»[161]. Нам эта история кажется вполне правдоподобной, поскольку в ней Юлия предстает женщиной, прекрасно сознающей необходимость подчиняться сразу двум мужчинам — таким разным, но принадлежавшим одному поколению, мужчинам, ни одного из которых она по-настоящему не уважала и умела выразить свое к ним отношение с лукавством, заметно окрашенным горечью. В конце концов нет никаких оснований считать, что Агриппе доставляло такое уж удовольствие видеть свою жену одетой не так, как привыкли одеваться римские матроны.

Как бы там ни было, если Август действительно искренне любил свою дочь, да еще такой любовью, к которой примешивалась изрядная доля ревности, а судя по всему, это так, слова Юлии наверняка больно ранили его. В том, как Юлия вела себя в эти годы, проявился ее сильный характер, в значительной мере унаследованный от отца, к которому она испытывала восхищение пополам с ненавистью. Понимая, что он мечтает видеть в ней прежде всего образ идеальной римской женщины, во всем послушной мужчинам, она боролась с ним самыми что ни на есть женскими средствами, раздражая его своим подчеркнутым кокетством, но не собиралась предавать в себе сильную и честолюбивую личность, обладание которой традиционная мораль допускала исключительно в мужчине. В этих условиях столкновение Юлии с отцом и особенно с Ливией становилось неизбежным.

Наверное, она искренне радовалась, узнав, что они намереваются совершить продолжительное путешествие по Востоку, и она на некоторое время освободится от их суровых осуждающих взглядов. Она осталась в Риме вместе с Агриппой, на которого легла обязанность править городом.

Восток

Август и Ливия начали поездку с Сицилии, откуда их путь лежал в Грецию. Ливии это путешествие наверняка напомнило другое, двадцатилетней давности, когда ей приходилось скрываться от преследований ее нынешнего мужа. Судя по всему, Август не собирался щадить ее чувств, поскольку почтил своим присутствием Лакедемон, где ей случилось прожить в течение некоторого времени. Напротив, Афины, жители которых имели неосторожность симпатизировать Антонию, он вначале решил наказать, но потом все же сменил гнев на милость. Собственно говоря, вся эта поездка задумывалась им как демонстрация власти и справедливости человека, победившего Антония. Из континентальной Греции они перебрались на Самос, где провели зиму. Затем добрались до Вифинии, а оттуда двинулись в Сирию.

Почти одновременно с отъездом Августа и Ливии Рим покинул и Тиберий, отправленный с важной миссией в Армению. Его поездка увенчалась успехом, ибо ему удалось договориться с царем парфян о возвращении значков, захваченных у Красса и Антония. К моменту завершения переговоров Август и Ливия как раз добрались до сирийской границы и смогли присутствовать на торжественной церемонии вручения значков, призванной стереть из памяти унижение и гнев тридцатилетней давности. Впрочем, в многолетней вражде Рима и Парфии эта акция означала лишь краткое перемирие. Но, хотя Август всем своим видом старался показать, что не отказался от великого замысла покорения Парфии, рожденного Цезарем и долгое время вынашиваемого Антонием, на самом деле он не имел ни малейшего намерения осуществлять эту мечту. Справедливость этого утверждения в полной мере доказана всей дальнейшей историей его правления.