Книга Судьба короля Эдуарда - Эмиль Людвиг

Король пригласил приехать вечером в Форт-Бельведер трех своих братьев, а также нескольких друзей-чиновников, с кем ему надо было уладить кое-какие дела: сэра Пикока и двух адвокатов — Аллена и сэра У. Монктона (последний — друг юности, с ним король познакомился еще в Оксфорде). Он также пригласил премьер-министра, полагая, что обязан отдать ему долг вежливости, прежде чем уйти. Обсуждать было нечего, составлять никаких документов не требовалось. Поэтому король был удивлен, что мистер Болдуин приехал с секретарем и с чемоданом, явно намереваясь переночевать в Форт-Бельведере. Поскольку короля это не устраивало, он через секретаря попросил мистера Болдуина вернуться в Лондон после ужина. Самолюбивый Болдуин так и не простил королю этой обиды.

Чемодану, который не распакованным вернулся назад в автомобиль, суждено было стать волнующим финальным аккордом в драме, которую на следующий день должны были разыграть на английской сцене. В этом самом чемодане лежали не только мыло, зубная щетка и пижама, но и все атрибуты английского ханжества и лицемерия. Чемодан был знаком того, что до последней минуты верный друг проявлял отеческую заботу о несчастном короле, поддерживал его и вместе с тем заменял отсутствующего архиепископа.

Король понимал, что обязан покориться судьбе. Он вышел к гостям в шотландском костюме — Эдуард с удовольствием так одевался, когда бывал дома, — занял место во главе стола и весь вечер беседовал со своими молчаливыми, подавленными сотрапезниками. Об этом последнем ужине в Форт-Бельведере были написаны романтические страницы; двое из гостей на этом ужине говорили, что он был одним из самых блистательных моментов в жизни Эдуарда. Он держался абсолютно по-королевски: в последний час перед уходом он вел себя, как его отец. Он не говорил ни об отречении, ни о прощании. Рассказал несколько забавных историй, немного поговорил о европейской политике, о повышениях по службе, о гольфе и лыжах. В тот вечер его брат и друзья были поражены хладнокровием этого человека, решившего отказаться от огромной власти — или только видимости власти? — только потому, что он не хотел нанести урон доброму имени своей подруги и лишиться доверия своего народа. У мистера Болдуина, за целый вечер не сказавшего и двух слов, было время обдумать будущую пространную речь.

Девятого и десятого декабря, разворачивая газеты, Эдуард читал: «Промедление слишком затянулось, растет беспокойство… Неуверенность в завтрашнем дне прямо или косвенно парализует деловую активность…»

Менее чем за час король покончить с колебаниями и сомнениями, которые, как утверждали газеты, губительно сказывались на торговле. Приехали три брата Эдуарда, чтобы в качестве свидетелей подписать документ. Вот его содержание:

«Я, Эдуард VIII, король Великобритании, Ирландии и заморских британских доминионов, император Индии, настоящим заявляю о моем бесповоротном решении отречься от престола, которое распространяется на меня и моих потомков, и желаю, чтобы оно вступило в силу немедленно. В подтверждение сего подписано мною собственноручно в десятый день декабря 1936 года в присутствии свидетелей, подписавшихся ниже. — Эдуард R. I.[79]».

В этом документе нет слов «милостью Божьей» и «защитник веры». Он подписан твердой рукой и с левой стороны удостоверен подписями трех братьев.

Эдуард не оставлял за собой никакого права пересмотреть свое решение. На титуле «герцог Виндзорский» остановились только двумя днями ранее. Никто из юристов, занимавшихся этим делом, не думал особо оговаривать, что данный титул получает и будущая супруга Эдуарда: это подразумевалось, и письменное подтверждение стало бы проявлением беспричинного недоверия.

За известием об отречении из Лондона сразу же пришла другая новость: выросла стоимость акций на бирже. Днем палата общин начала спокойно обсуждать пятьдесят один вопрос, значившийся в повестке дня. Потом появился Болдуин, подошел к спикеру и передал ему документ со словами: «Послание от Его величества, собственноручно подписанное Его величеством». Спикер страшно разволновался и когда начал читать, было слышно, как в его трясущихся руках громко шуршит бумага. Послание, написанное просто и сдержанно, было всего втрое длиннее, чем сам документ об отречении.

Последовавшая затем речь Болдуина была совершенным творением искушенного политика. Болдуин напоминал ловкого дантиста, который, продолжая орудовать щипцами и причинять пациенту ужасные страдания, уверяет его, что все уже закончилось. О том, что он говорил, мы уже рассказывали в ходе нашего повествования; даже сегодня мы не смогли бы опровергнуть ни одного положения его речи, кроме того места, где Болдуин заявлял, будто король с одобрением воспримет его напоминание об их «доброй мужской дружбе». «Мне приятно сообщить палате общин, — продолжал премьер-министр, — что когда во вторник вечером мы прощались в Форт-Бельведере, мы понимали и чувствовали — и сказали об этом друг другу, — что наша дружба… связывает нас крепче, чем когда-либо, до конца наших дней».

История с нераспакованным чемоданом опровергает его слова. Болдуин поведал депутатам только о виски, которое ему подали во время его первой беседы с королем. То, что позднее король рассказывал своим друзьям, также опровергает версию Болдуина. Наконец, заметим, что эта «дружба на всю жизнь» за два года проявилась лишь однажды: через две недели после отречения Болдуин отправил бывшему королю рождественскую поздравительную открытку — такую же, какие по английскому обычаю он рассылал сотне других людей.

Неслучайно министр заговорил о дружбе и взаимной симпатии, хотя их никогда не было между королем и его министром: процитированные нами слова они произнес в самом начале выступления, они задали тон всей его речи, и он постоянно к ним возвращался. Кстати, эта речь, как и все значительные речи Болдуина, представляла собой причудливую смесь самовосхваления и скромности, высокомерия и смирения. Иностранцу, наверное, было бы непонятно, почему Болдуин без конца твердит о том, что всегда говорил королю правду. Болдуин, который сначала беседовал с королем только как частное лицо, теперь, прибегнув к своему обычному приему, признался в порыве чувств: «Мне стыдно вам об этом говорить, но я не советовался ни с кем из моих коллег, однако они меня простили». «Они меня простили» — этот девиз необходимо будет однажды вырезать на подставке под бюстом Болдуина в Вестминстерском аббатстве. Он утверждал, что там, где ошибся он, Болдуин, ошибся бы и любой другой, и снова пел себе хвалы, прикрывая их учтивостью, которую надлежит проявлять к побежденному противнику.

В речи премьер-министра был только один волнующий момент, но эти слова принадлежали королю. Болдуин прочитал записку, которую этим утром прислал ему Эдуард:

«О герцоге Йоркском. Он и король приходятся друг другу братьями и всегда оставались в наилучших отношениях; король убежден, что герцог получит поддержку всей Империи, ибо ее заслуживает».

Под этими строчками, торопливо набросанными карандашом, даже не было подписи, но в них чувствовались сердечная привязанность к брату и тонкий ум Эдуарда. Ему не хотелось в официальном тоне говорить о своем «любимом брате», он просто и коротко напомнил об их братских отношениях и выразил свое доверие к нему в безупречном английском стиле. В нужное время он передал это послание правительству и всему миру. Мужественные слова Эдуарда среди плаксивой речи Болдуина стали свидетельством морального превосходства короля над своим министром. Именно по этой фразе все поняли, что король действительно сам всегда писал свои речи. Все дело было в стиле, потому что в нем чувствовалась неподдельная искренность. Она чувствовалась в той фразе, но не в остальной речи.