Книга Как знаю, как помню, как умею. Воспоминания, письма, дневники - Татьяна Луговская

План несложен: завтра чуть свет вы летите в ВТО (и я тоже) и покупаете себе путевку — или курсовку (это как вашей милости угодно) в Плес (для разнообразия через одно с) с 15 июля по 1 августа или по 5-е (сама сомневаюсь). А до этого мы едем в легендарный рейс по Волге и Каме или просто по Волге — там решим. Помните, вы мне рисовали — Пермь, Казань и еще какие-то города. Вообще это неважно. Важно одно, пароход, движение вперед, колесо к колесу, палуба, которая осточертеет через пять дней, и ваше милое общество, чего же вы дурите мне голову с Алупкой и д/о Большого театра? Нет, на балетных вам придется в этом году поставить крест. Настанет чудная жизнь! И мы приедем в Плес, вы начнете меня пилить — если не найдете ни одной новой тропинки, а я, под ваше гудение, буду рисовать этюды под названием: природа, как я ее понимаю. Нет, правда, мне ужасно хочется иметь немного солнца, купальный костюм, кусочек места на траве и покой. Все-таки я очень устала. А насчет того, что лирика требует организации и подготовки — это сомнительно еще.

Ой, как я хочу скорее в отпуск! Я посылаю вам тоже самый лучший из всех лучших приветов и письмо на голубой бумаге. Это ведь Васенька? правда?

Т. Л.

Москва. 6.05.38.

P.S. Прочтите, Лёнечка, Эрнста Вайса «Бедный расточитель», если не читали. Говорят, что путевок в Плес на июль уже нет?

Лёнечка! это ничего не значит это молчание. Просто я не выдержала марки бездельника. Вот и все. И потом очень плохи дела с матушкой Григория[19], на нее страшно и жалко смотреть. Да и на него тоже. И я стараюсь помочь всему этому — как умею.

Все подробности — в будущем. Оказывается, жизнь усложняется не только с годами, но даже с днями. Наверное, где-то будет точка, после которой все сложности пойдут на убыль. Ведь по программе, начертанной Богом, к старости на нас нисходит покой, тишина и премудрость. Пока же ничего похожего нет. Привет вам.

Т. Л.

Москва. 23.05.38.

1. Я решила премировать вас Флобером. 2. «Горе от ума» с Завадским это очень страшный и, главное, тягучий и разнокалиберный спектакль. Да? 3. Как вы живете? Что статья?

Т.

Лёнечка! Я только что отправила вам письмо, а сейчас, вернувшись домой, чуть-чуть передохнувши и почитав Олдингтона «Все люди враги» (а они, в самом деле, все враги, конечно), я подумала — какое это счастье — отдых! И как это чудесно, если вы, действительно, будете меня ждать — Бог с ними, с настурциями, лишь бы с билетами. И какая бы ни была погода — дождь или солнце — все равно… Главное, что можно будет сидеть на одном месте, никуда не спешить, не разрываться на части от желания помочь одновременно всем и можно будет отдохнуть от всего на свете и, конечно, много, много спать. Только бы не сокрушился поезд, не сгорел пароход, не закрылась бы касса и я не сумела бы умереть за эти две недели, а вы сумели бы быть хорошим, добрым другом.

Лёнечка, не гудите на меня, милый, что я не пишу, — я очень, очень замоталась, и у меня очень много горестей и сложностей. Я и сейчас пишу вам от своей мамы (на какой-то доисторической бумаге, которую она мне выдала). Я пришла ее навестить.

Мне пришлось похоронить матушку Григория. Последние недели ее жизни буквально раздирали сердце на части — так она мучалась. Все это и трудно было и горько. Да и вообще любая встреча со смертью не проходит для нас даром.

Ну а кроме этого, тоже хватает всяких мелких неприятностей. Мне очень нужно отдохнуть, оттаять немножко.

Теперь о делах. Я могу выехать третьего числа, даже второго, если нужно, — и это совершенно твердо. Мне очень трудно писать. Вот уж встречу вас, тогда все расскажу своими словами, а от вас я все-таки жду писем — такая уж я эгоистка. В Горький, так в Горький, я готова ехать к черту. Не забывайте меня. Пишите. И верьте мне, что я еще никогда не была такая уставшая.

Т. Л.

Москва. 18.06.38.

Я засыпаю вас письмами, Лёня, а вы еще жалуетесь, что я не пишу. Я безумная растрепа, написала вам два письма, а не условилась точно, когда же мне выехать. А билет надо брать за 10 дней — потому что у московских касс творится что-то сильно напоминающее битву русских с кабардинцами. Значит так: я беру билет на 3-е число, с расчетом быть в Горьком 4-го утром. Да? Если вам это придется по вкусу, немедленно телеграфируйте мне, т. к. 22-го я уже закажу билет.

Кажется, все. Какой-то, говорят, есть поезд до Горького № 8, летит, как птичка, везде звонки, днем и ночью подают горячий чай, имеется автомат для чистки зубов, утренняя зарядка и другие радости жизни. А люди, после всего этого великолепия, не решаются храпеть в этом поезде. И кражи совершаются только мелкие. Вот я и мечу попасть на это чудо. Так дайте же мне весточку, когда мне надо выехать. Жизнь моя без перемен и выглядит она довольно мрачно.

Т. Л.

20.06.38.

Не люблю я эти летние вечера в Москве, тоскливые они какие-то, нехорошие. Не верится, что можно быть спокойной и счастливой летом в Москве. Мне не повезло, милый. (Нина сказала бы — где тонко, там и рвется.) Плюс ко всем вещам — у меня заболела мама. Какое-то непонятное желудочное заболевание, требующее ухода и внимания. И вот я перебралась к брату — дабы окружать свою мать и своего черта-брата уютом и заботами. Не люблю я эту квартиру. Вообще я, как кошка, привыкаю к своему месту, а этот дом как-то особенно мне не подходит. И вот слоняюсь я по пустым комнатам и никак не могу отыскать себе место для работы — слишком уж его много.

Работать очень неохота, а работы много, и вся она срочная.

Когда ночью в пустой квартире поэт Луговской ловит по радио из-за границы тягучие, заунывные, выматывающие душу — до того грустные — фокстроты, с этого дела можно повеситься, а уж выболтать что-то лишнее — наверное. Поэтому сейчас пойду накричу на него для порядку (я сейчас за главную у них) и велю писать стихи.

Каждый раз после отпуска, как когда-то перед началом учебного года, я оглядываю свою жизнь и каждый раз стараюсь не разглядеть ее как следует. Жестокая несправедливость, конечно, что вы живете в другом городе. Вообще все хорошие люди должны жить в одном месте.

Летние вечера в городе — это парк с открытой эстрадой (сад пыток), открытые окна (жизнь на улице), темные бульвары, кабаки с пивом, молчащий телефон и настроение под названием «и скучно и грустно». Милый Лёня, что же мне написать вам кроме этого нытья? Я боюсь писать вам хорошие вещи, вернее, слова. Ведь вам надо работать и ругать Дембо[20], и ездить на футбол, и ходить на «Анну Каренину», а не выслушивать мои стенания.

13-го я уже должна сдать кой-что из эскизов. Хорошенький я буду иметь вид в этот день — я не слишком переутомляюсь на работе. И потом, где, в каких законах написано, что я должна радоваться, когда мне надо делать какие-то пошлые и неясные вещи? Я хочу быть водолазом или пожарным. Это ясная, определенная работа.