Книга Мария Федоровна - Юлия Кудрина

Царь все ближе ко мне. Сладкий острый восторг охватывает мою душу и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Я с чудесной ясностью вижу лицо Государя, его рыжеватую густую бородку, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Вижу его глаза, прямо и ласково устремленные в мои. Мне кажется, что в течение минуты наши взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как сияющий золотой поток, льется из его глаз.

Какие блаженные, какие возвышенные, навеки не забываемые секунды! Меня точно нет. Я стал невесомым, я растворился, как пылинка, в одном общем многомиллионном чувстве. И в то же время я постигаю, что вся моя жизнь и воля моей многомиллионной родины собралась точно в фокусе, в одном этом человеке, до которого я мог бы дотянуться рукою, собралась и получила непоколебимое, единственное железное утверждение, и оттого рядом с воздушностью всего моего существа я ощущаю волшебную силу, сверхъестественную возможность и жажду беспредельного жертвенного подвига».

Императорская чета и русская общественность

В императорский период продолжалась работа по собиранию лучших работ русских художников для нового национального музея, который после смерти императора получит его имя и станет называться «Русский музей императора Александра III».

О подъеме в России «национального духа и творчества» в период царствования Александра III писали многие его современники, в частности известный русский философ, бывший народник Лев Тихомиров в книге «Монархическая государственность»: «Некоторое время этот процесс ослабления государства был задержан редкими личными управленческими качествами императора Александра III. Его способность надзора за бюрократическим механизмом, его замечательно русская личная натура достигла возможности не только парализовать вредные стороны „пореформенного“ положения, а даже вызвать подъем национального духа и творчества».

Александр III высоко оценивал деятельность П. М. Третьякова по созданию картинной галереи. Весной 1893 года в Москве открылась первая публичная городская галерея братьев Третьяковых. Об этом событии позже писала дочь П. М. Третьякова А. Боткина: «Открытие приурочили к посещению галереи Александром III и его семьей. Павел Михайлович был вполне удовлетворен простотой обстановки и обращением царской семьи… Своим обхождением Александр III как будто хотел подчеркнуть, что он в гостях у Павла Михайловича Третьякова в обстановке его галереи. Когда пришли в зал с лестницей, где тогда висели портреты Васнецова и где был устроен буфет, Александр III взял бокал шампанского и, обращаясь к Павлу Михайловичу, сказал: „За здоровье хозяина!“ Помню, какую радость это мне доставило…» Этим посещением ознаменовалась официальная передача галереи Москве, и она была открыта для посетителей.

Мария Федоровна во время посещения выставок была чрезвычайно внимательна ко всем работам. Будучи художником по натуре, она могла вполне профессионально оценить ту или иную картину, а ее супруг при выборе картин для своей коллекции в Аничковом дворце всегда интересовался ее мнением.

А. Бенуа в своих воспоминаниях особенно подчеркивал необыкновенное обаяние императрицы: «…Я вообще был очарован императрицей. Даже ее маленький рост, ее легкое шепелявенье и не очень правильная русская речь нисколько не вредили чарующему впечатлению. Напротив, как раз тот легкий дефект в произношении вместе с ее совершенно явным смущением придавал ей нечто трогательное, в чем, правда, было мало царственного, но что за то особенно располагало к ней сердца.

Одета государыня всегда была очень скромно, без какой-либо модной вычурности, и лишь то, что ее лицо сильно нарумянено (чего не могла скрыть и черная вуаль), выдавало известное кокетство — das ewig Weibliche (вечно женственное)».

Известный искусствовед А. Прахов, сопровождавший императорскую чету на одной из московских выставок, писал: «…Государыня очаровывала своей добротой. Проходя мимо картины Ланского „Сцена из римской жизни“, я доложил, что это пенсионер Его Величества, в настоящее время он в Риме и болен ревматизмом. Ее Величество, услышав это, сейчас же приказала оставить за ней эту картину».

Александр III и Мария Федоровна часто встречались с художниками. И. Н. Крамской и К. В. Лемох преподавали рисование членам царской семьи, в поездках императорскую чету часто сопровождали А. Н. Бенуа и М. А. Зичи, П. В. Жуковский, художник и архитектор, сын поэта В. А. Жуковского, был одним из близких друзей.

В коллекции картин Александра III, собранной к 1894 году, насчитывалось около девятисот полотен. Из них около пятисот восьмидесяти — произведения русских художников и около трехсот двадцати — художников Западной Европы.

И после смерти Александра III императрица продолжала покупать картины русских художников для «Русского музея». Как свидетельствовал художник Нестеров, часть эскизов к Владимирскому собору в Киеве на петербургской Акварельной выставке 1896 года была приобретена императрицей Марией Федоровной.

Царская чета принимала у себя в Гатчине и в Аничковом дворце множество различных лиц, представлявших российскую общественность: писателей, ученых, деятелей науки и культуры. Сохранились воспоминания, в которых рассказывается о том впечатлении, которое производили на визитеров царь и царица.

Жена Л. Н. Толстого, графиня С. А. Толстая, вспоминала:

«Государь встретил меня у самой двери, подал руку, я ему поклонилась, слегка присев, и он начал словами:

— Извините меня, графиня, что я так долго заставлял вас ждать, но обстоятельства так сложились, что я раньше не мог.

…Государь говорит робко, очень приятным, певучим голосом. Глаза у него ласковые и очень добрые, улыбка конфузливая и тоже добрая. Рост очень большой. Государь скорее толст, но крепок и, видимо, силен. Волос почти нет; от одного виска до другого скорее слишком узко, точно немного сдавлено».

Психолог и юрист А. Ф. Кони, которого обвиняли в скрытой или даже явной оппозиции правительству, нарисовал следующий психологический портрет царя после встречи с ним:

«Александр III, подпирая по временам голову рукою, не сводил с меня глаз… В его глазах, глубоких и почти трогательных, светилась душа, испуганная в своем доверии к людям и беспомощная против лжи, к коей сама была неспособна. Они произвели на меня глубокое впечатление…

Вся его фигура, с немного наклоненной набок головою, со лбом, покрытым глубокими морщинами — следом тяжких дум и горьких разочарований, — вызывала в душе прежде всего чувство искренней жалости к человеку, поднявшему на плечи „бремена неудобоносимые“…

От него веяло такой беспомощностью по отношению к обману и лукавству окружающих, что солгать ему казалось мне равносильным нанесению удара дряхлому старику или малому, слабому ребенку».

Четырежды посетил Гатчину осенью 1882 года известный русский путешественник и этнограф Н. Н. Миклухо-Маклай. Позже, находясь уже на Новой Гвинее, он писал Александру III: «Глубоко тронутый милостивым и просвещенным вниманием, оказанным моим 12-летним трудам, предпринятым исключительно в интересах науки, я не умею иначе выразить мою глубокую верноподданническую признательность, как просить Всемилостивейшего Вашего Императорского Величества разрешения посвятить мое сочинение имени Вашего Величества.