Книга Калигула - Игорь Князький

А наш герой тем временем в одночасье достиг высшей власти. Преторианские когорты немедленно по получении известия о смерти Тиберия провозгласили его императором. Макрон, очевидно, провел хорошую подготовительную работу. Но дело не только в ней. Главным была конечно же память о Германике. «…Воспоминание о нем продолжало жить среди людей. Результатом всего этого была большая популярность его сына; особенно привязаны были к нему солдаты и в случае необходимости готовы были умереть за него»{234}. Так Германик добродетелями своими проложил сыну дорогу к единовластию в Римской империи.

Не только воины, весь римский народ в те дни ликовал, радуясь как уходу старого, так и приходу нового правителя. Гай «достиг власти во исполнение лучших надежд римского народа или, лучше сказать, всего рода человеческого. Он был самым желанным правителем и для большинства провинций и войск, где многие помнили его еще младенцем, и для всей римской толпы, которая любила Германика и жалела его почти погубленный род»{235}.

По дороге из Мизена в Рим Калигулу сопровождали «грустно ликующие толпы» — как-никак похоронная процессия. Люди умилялись молодому владыке — ведь Гаю еще не исполнилось двадцати пяти лет. Провозглашенного императора напутствовали самыми добрыми пожеланиями, ласково именуя его и «светиком», и «голубчиком», и «куколкой», и «дитяткой». Никто не смел усомниться в том, что новый правитель является достойнейшим представителем своей семьи. Даже наиболее проницательные люди думали, что Гай будет похож на своих родителей. «По такой причине все стремились смягчить суровую судьбу этой семьи, открывая широкие возможности перед этим юношей»{236}.

Итак, при всеобщем ликовании Гай, именуемый отныне Гай Цезарь Германик, вступил в Рим. Преторианцы провозгласили его императором 16 марта — в день смерти Тиберия, народ немедленно и с радостью признал его своим владыкой, сенат 18 марта утвердил вновь провозглашенного принцепса. Калигула немедленно проявил должное почтение к сенату: днем прихода к власти он велел считать 18 марта. Законная власть вручается только сенатом… Впрочем, и Тиберий начинал примерно так же.

Единогласному приговору сената поспособствовала и толпа, ворвавшаяся в курию. Patres conscripti, думается, утвердили единодержавие Гая Цезаря никак не вследствие только уже состоявшегося его провозглашения императором преторианцами и столь дерзкого вторжения в курию толпы с выражением всенародной любви. Избавление от Тиберия и обретение молодого принцепса из достойнейшей семьи было им самим по сердцу. Такого единодушия в Риме до сих пор не было и быть не могло. Божественный Юлий и божественный Август обрели высшую власть после жесточайших и кровопролитнейших гражданских войн, Тиберий был законным преемником Августа согласно его завещанию, каковое далеко не всем нравилось, а вот Гай был первым всенародно обретенным правителем Рима. Никто и думать не желал о каком-либо другом развитии событий, об ином человеке на Палатине.

Гая сделало владыкой Рима его происхождение. Не только добродетели его родных, не только сочувствие к ужасной судьбе родителей и братьев, но и их знатность. Калигула — кровный правнук божественного Августа, успевшего порадоваться появлению еще одного продолжателя славного рода Юлиев. Всенародное одобрение молодого императора являлось фактически всенародным признанием утверждения в Риме монархии, ибо Гай, не имевший никаких военных и державных заслуг, не бывший соправителем предшественника, обретал власть исключительно на династических основаниях. Безусловно, сам молодой император прекрасно все это сознавал, пусть и проявил должное почтение к сенату. Потому-то и не пожелал он быть императором по завещанию Тиберия.

28 марта 37 года состоялись пышные похороны Тиберия. Гай произнес достойную погребальную речь. Восемь лет назад он впервые выступал публично на похоронах Ливии Августы, теперь это была первая публичная речь нового правителя Империи. «Между прочим, Гай был отличным оратором, одинаково хорошо владевшим греческим и латинским языками. При этом он сразу понимал все; пока другим приходилось соображать и сопоставлять, он сразу находил, что ответить, и тем далеко оставлял за собой любого оратора в любом деле. Он развил свои природные дарования и достиг силы в этом отношении благодаря усидчивому труду»{237} — так оценивал ораторский дар Калигулы Иосиф Флавий. По свидетельству же Диона Кассия, это дарование Гая обеспечило ему и первый большой успех в сенате, когда он убедил «отцов отечества» объявить недействительным завещание Тиберия. Главным доводом здесь прозвучало утверждение о старческом слабоумии покойного, составившего завещание явно не в здравом уме{238}. Такая постановка вопроса — свидетельство не только здравого ума, но и определенного хитроумия и холодного политического расчета у молодого императора. Получалось, что Гай ничем не обязан предшественнику, а является принцепсом исключительно благодаря своим собственным неоспоримым правам. Дабы пышность погребения Тиберия, захороненного в мавзолее Августа, никого не вводила в заблуждение, Гай, к радости всего сената, не стал настаивать на обожествлении покойного — событие, безусловно, знаковое, обещающее всем иной образ правления. Недействительность завещания Тиберия также избавляла Калигулу от возможных в будущем претензий Гемелла. В то же время, не желая упреков в унижении Гемелла и попрании его прав, Гай объявил о его усыновлении. Тиберий Гемелл в день совершеннолетия был объявлен «главой юношества» и стал именоваться «princeps iuventutis». Все это позволяло считать внука Тиберия наследником Гая Цезаря. Династическая традиция, таким образом, была еще раз узаконена.

Ничем, однако, в эти дни не был отмечен префект претория Макрон, человек более всех, исключая самого Гая, мечтавший о его воцарении на Палатине. Памятуя о печальном опыте Тиберия с Сеяном, Калигула не желал превращать кого-либо из должностных лиц во вторую персону в государстве. Макрон должен был удовлетвориться сохранением права командовать преторианскими когортами и не мечтать о большем.

В первые дни после похорон Тиберия (28 марта) и заседания сената, состоявшегося на второй день правления Гая Цезаря, миллионы римлян не могли сдержать искренних слез умиления. Гай немедленно решил отправиться на острова Тирренского моря, где покоился прах его родных. Не остановила его сыновнего и братского порыва даже непогода. Напрасна ирония Светония, полагавшего, что он хотел тем самым подчеркнуть, выпятить свою сыновнюю любовь{239}. Искренность молодого человека не может вызывать сомнений. Мы не знаем, каковы были отношения Гая со старшими братьями — Нероном и Друзом, но нам также неизвестна и какая-либо неприязнь к ним. А мать, как и отца, он всегда любил. И можно только представить, чего ему стоило сохранять хладнокровие и непроницаемость, когда Тиберий расписывал, торжествуя, последние муки Агриппины… О гибели матери и братьев Гай никогда не забывал и никогда не прощал этого злодеяния Тиберию. Наверное, он лелеял и замыслы отмщения. Не случайно он рассказывал, скорее всего уже будучи у власти, что однажды даже вошел с кинжалом в спальню к спящему Тиберию, но, почувствовав жалость к беспомощному старику, бросил кинжал и ушел. Тиберий якобы узнал об этом, но не посмел ни преследовать, ни наказывать его.