Книга Да будет воля моя - Дженнифер Бенкау

Якоб уже ждет. Когда она видит его, он как раз приглаживает рукой волосы и беспокойно оглядывается. Сердце Дерии прыгает. Он никогда не был крутым и выдержанным, нет, Якоб был, есть и остается теплым человеком до кончиков волос, которые в свете солнца кажутся красноватыми. Она всегда называла его волосы светло-каштановыми, даже золотисто-каштановыми, если уж быть педантичной. Но в своем романе она бы написала, что его волосы имеют цвет солнечного заката. Она смеется над собственными мыслями, делает последние шаги и зовет его по имени.

Он облегченно улыбается, увидев ее, обнимает в знак приветствия и целует оба уголка рта. Дерия уже начинает привыкать к этому.

Она в шутку ударяет его в грудь:

— Ну ты и хитрец! Ты об этом знаешь?

Он с интересом поднимает бровь:

— Повтори. Чем же я заслужил такую честь?

— Ты снова дал мне совсем маленькую часть книги. Ты, наверное, хочешь сделать все еще драматичнее, да? Но это — дешевый трюк.

Якоб невозмутимо берет Дерию под руку и прогулочным шагом направляется с ней в сторону озера.

— Но это хороший дешевый трюк, — говорит он, — потому что он срабатывает.

— От этого он лучше не становится.

Якоб качает головой:

— Значит, мой герой не является несимпатичным для тебя?

Действительно, чувствуется, что он последние годы провел за границей.

— Ах, глупости. Ты разговариваешь с создательницей героя, который, согласно сообщениям прессы, является серийным убийцей и о котором мечтают все тещи.

— Вот это да. Кто такое написал? «Bild der Frau»?[10]

— Я уже точно не помню, но ты близок к истине.

— И этот журнал сразу же вознаградил тебя литературной блокадой?

Конечно, он этого не хотел, но неудачное замечание довольно ощутимо портит ей настроение. Ей в голову не приходит никакого ответа, который не выдал бы, насколько чувствительно относится она к этой теме.

И все же он сразу это замечает:

— Я сейчас сказал что-то не то или как?

— Это не твоя вина, — отвечает она. — Просто меня ужасно угнетает то, что я больше не могу ничего хорошего изложить на бумаге. Но это абсолютно не связано с откликами прессы того времени. И с теми отрицательными рецензиями, которые писали мне тогда.

— А в чем же дело?

— Я… — Она запинается. Поймет ли он? Он сам пишет, но это еще ничего не значит. Ее редактор пишет тоже, однако эта добрая женщина так ничего не поняла и просто старалась помочь ей обычными советами из писательского ремесла. Советами, которые, к сожалению, настолько далеки от главной проблемы, как Арктика от Нила. — Я больше ни к кому не могу подступиться, — пытается объяснить она. — Я придумываю себе главного героя, но он остается выдумкой, которая не становится для меня реальностью. Мне удается только очертить контур, но не кости, не плоть и кровь. Из-за этого возникает не действие, а только искусственная игра теней.

— Ни один герой не сравнится с первым, — бормочет Якоб.

Она кивает, и у нее начинает чесаться в затылке, когда до нее доходит, насколько велика здесь параллель с ее собственной жизнью: никто не сравнится с моей первой любовью.

— Может ли быть такое, — размышляет Якоб, — что эти недостатки имеют значение преимущественно только для твоей головы? То, что фигуры кажутся тебе неудачными, потому что у тебя нет тесной связи с ними, не обязательно означает, что читатели воспринимают это точно так же.

— Я тоже сначала так думала. Но все, что мне до сих пор казалось хорошим для того, чтобы предложить тексты своим агентам или в издательство, ими не было воспринято. Я больше не могу быть убедительной. Мне кажется, что все они считают меня плохим автором. Они думают, что «Зеркальные капли» были случайным удачным попаданием. «One-Hit-Wonder»[11].

— Но это не так.

Дерия благодарна ему, что он сформулировал это не как вопрос.

— Не знаю. Там должно быть нечто большее.

— Но есть и другие издательства.

— Да. И ничто больше не удерживает меня у моего старого издательства, кроме понимания того, что у меня нет ничего, что могло бы убедить других.

Якоб наклоняет голову в ее сторону и смотрит на нее с легкой улыбкой:

— Я верю в тебя. Ты вернешься, в этом я совершенно уверен.

— Спасибо, что ты так думаешь. Но теперь достаточно говорить о моих текстах и вернемся к твоему. Почему, собственно, ты их печатаешь на старой пишущей машинке? Может быть, ты в стране возможностей, не имеющих тормозов, что-то прозевал, но у нас, между тем, в good old Germany[12] есть компьютеры.

— Неужели? — восклицает он и смеется. Однако тут же становится серьезным. — Просто я могу писать только на ней.

Тоска в его голосе трогает Дерию.

— У нее есть своя история или как?

— Конечно есть. Ты же знаешь эту пишущую машинку, она уже тогда стояла в моей комнате.

Она напряженно думает, стараясь вызвать в своих воспоминаниях его комнату. Угол, в котором стоял его письменный стол, скрыт в тумане. Она не видит ясной картины.

— Тогда у нас было немного денег, ты, конечно, еще это помнишь, и мне пришлось очень долго экономить, чтобы купить ее. Мне было двенадцать лет, и у меня еще были более романтические представления, чем в последующие годы. Я пообещал матери, что напечатаю свой первый роман на этой пишущей машинке. — Он опускает взгляд, и ей кажется, что то, что она угадывает в нем, называется стыдом. — К сожалению, перед этим ее постигла участь всех католиков.

— Участь всех католиков?

— Слишком много каялась, — говорит Якоб. — Надо признаваться во всех грехах и искупать их молитвами. После этого ей оставалось только лечь в гроб, забить его изнутри гвоздями и ожидать, пока она разложится.

Дерии нравится такая картина. Она не знает точно, что хочет этим сказать Якоб, но ей нравится: это звучит похоже на то, что, наверное, встречается чаще, чем можно подумать. Она решает записать и сохранить это. Для более умных времен.

— Меня до сегодняшнего дня мучает сожаление, — бормочет Якоб, словно он говорит больше сам с собой, со своей матерью или с Богом, чем с ней, — что я не успел вовремя закончить роман.

Неудивительно — на старой заедающей пишущей машинке.

Дерия не знает, как ему вообще удается что-то напечатать. Из-за каждого позже вставленного или вычеркнутого слова приходится перепечатывать всю страницу.