Книга Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - Юлия Вознесенская

— Давайте обойдемся без пива…

— В таком случае — прошу садиться! — И Апраксина снова включила магнитофон.

— Черт с вами, слушайте! Дело было так. Наталья попросила Анну Юрикову узнать мой мюнхенский телефон — просто найти его в телефонной книге: она знала, что я теперь фон Кёнигзедлер. Телефон она получила и позвонила мне. Вот так мы возобновили наше знакомство!

— Меня интересует его деловая часть.

— Так это все-таки Фишман…

— Неважно. Итак?

Ада в который раз поглядела на часы; она побледнела от напряжения, и пятна искусственного румянца на ее щеках стали выглядеть неестественно ярко.

— Она попросила прислать ей кое-что из вещей и заплатила за них моей матери в рублях — переслала перевод в Киев. У меня осталась на Украине мать: сюда я не могу ее забрать, пока окончательно не устрою свои личные дела. Потом от Натальи пришло письмо, отправленное на Западе каким-то туристом, и в нем она сделала мне деловое предложение.

— Какое?

— Некое. Разве это имеет значение? Натальи уже нет, а наши деловые отношения давно прекратились.

— Не беспокойтесь, рассказывайте: на таможенную полицию я не работаю, и мы все сказанное вами заметем под ковер.

— Ну да, а в случае чего вы меня в этот самый ковер закатаете и сдадите!

— В данный момент меня интересует только убийство Натальи Каменевой.

— Так это было все-таки убийство?

— Скорее всего так.

— О! Тогда уж я лучше и вправду все вам расскажу. Наталья передавала мне с иностранными туристами, а иногда даже с работниками иностранных посольств, разные ценности — иконы, церковную утварь, ценные книги и антиквариат. Я это продавала здесь, а часть ее выручки клала на счет Натальи в Коммерческом банке. Кроме того, она из своих денег ежемесячно переводила по двести рублей моей матери, что меня очень устраивало. Я же вносила двести марок на ее германский счет.

— Неплохой курс обмена!

— Потом он, конечно, изменился, и за марку стали давать десять рублей: Наталья была очень недовольна, когда я потребовала изменения нашего договора и стала за сто рублей давать ей только двадцать пять марок.

— И это недурной курс! А какой процент вы брали за продажу контрабанды?

— Ну что уж вы так резко — сразу и контрабанда!

— Кошку я называю кошкой, а контрабанду — контрабандой.

— Я брала половину.

— Тоже неплохо! И сколько же денег скопилось на счету Каменевых к моменту их выезда из Советского Союза?

— Около восьмидесяти тысяч марок.

— Достаточная сумма для начинающих иммигрантов. Картины своего мужа Наталья тоже переправляла на Запад?

— Да. Но это уже шло не через меня, а через Юрикову, тут я не в курсе. Каменев отсылал свои картинки прямо с мольберта, чуть только они просыхали, а Юрикова как-то ухитрялась продавать его мазню.

— Бы разве разбираетесь в искусстве, что так строго его судите?

— Нет, но я разбираюсь в коммерции. Как-то Наталья попыталась продать пару его картин через меня, и я убедилась, что серьезные галеристы им не интересуются, ну я и предоставила это целиком Юриковой.

— Скажите, а картины к Юриковой тоже шли контрабандой?

— А вы как думали? Вы же видели ее коллекцию. Где бы она взяла столько денег, чтобы заплатить за них пошлину? Юрикова ловкая и деловая женщина, хоть и строит из себя Ангела Хранителя свободных искусств. Удивляюсь, что никто из мюнхенских художников или коллекционеров до сих пор не капнул на нее в таможенную полицию.

— Капнули, не беспокойтесь. Вы бы удивились, узнав, сколько эмигрантов озаботилось законностью вывоза ее коллекции. И я очень удивилась, не обнаружив среди доносчиков вашего имени: вы ведь не любите Анну Юрикову. Вот тогда-то я и заподозрила, что, скорее всего, вы сами вели какие-то свои игры с таможней. Вычислить сообщников в Союзе было уже не так сложно.

— Ага, так у Юриковой были неприятности с ее картинами?

— Могли быть. Но она сумела представить все документы на вывоз картин.

— Ходили еще слухи, что она вывезла их с помощью КГБ.

— Есть и такая версия, несмотря на ее лагерное прошлое?

— Кого из эмигрантов это остановит? Тут каждый выехавший сам немедленно становится диссидентом!

— А как вы полагаете, сколько может стоить ее коллекция?

— Наверняка потянет на миллион, если ее правильно продать. Пока она продает очень немного и только то, что художники из России специально присылают ей на продажу, — им ведь тоже надо жить!

— И она берет с них процент?

— Надо думать: кто же станет заниматься этим за так? Но свой основной фонд она не трогает, хоть и живет как нищенка.

— Нищая меценатка — забавно!

— Она знает, что делает. Мой Феликс разбирается в искусстве, так вот он говорит, что Юрикова правильно делает, что сохраняет свою коллекцию и только пополняет ее: сегодняшний миллион завтра превратится в десять миллионов. Мы с Феликсом оба не верим, что она и вправду собирается вернуть свою коллекцию в свободную Россию. Да, мы тут сплетничаем о Юриковой, а мой Феликс там с ума сходит, ведь я отсутствую уже около часа!

— Ничего. Разлука и любовь — как ветер и огонь: маленькую любовь разлука гасит, а большую — раздувает.

— Ваши мудрые мысли, госпожа Апраксина, надо записывать и издавать!

— Я об этом подумываю. Кстати, а стихи вашей подруги Натальи Каменевой когда-нибудь издавались?

— Нет. Но, говорят, могли бы издаваться.

— Кто говорит?

— Да та же Юрикова. Она не раз говорила, что Наталья должна печататься. У нее, конечно, свой интерес был: ей хотелось, чтобы Наталья хоть в чем-то обрела независимость от Константина.

— Понятно. Мне тоже кое-что понравилось, и жаль, если все это так и пропадет в безвестности.

— Кто станет их теперь издавать? Не Каменев же…

— Почему бы и нет?

— Ну что вы! Для этого он слишком сосредоточен на своих собственных, мнимых и настоящих, успехах.

— Займитесь вы — вместо контрабанды и незаконных валютных операций. Кстати, оставьте-ка все это, если не хотите, чтобы наши с вами беседы со временем стали еще содержательней.

— Да я вам клянусь, что с этим уже давно покончено! Феликс — это моя ставка не только на благополучие, но и на спокойную жизнь без риска.

— Что ж, желаю вам успеха. Перефразируя ваши слова о том, что каждый сам себе планирует похороны, замечу, что и встречу с полицией каждый нарушитель закона тоже сам себе назначает. Только вот время указывает не он.

— Я очень надеюсь, что эта наша с вами встреча — последняя.