Книга Юрий Богатырев. Чужой среди своих - Наталья Боброва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А мне на следующий день вставать в семь часов на работу! И я с ним разговаривала. Или просто слушала – а он мне что-нибудь читал…
Моей дочке тогда было уже лет пятнадцать. Однажды прихожу домой, а она говорит:
– Мама, тебя не было, звонил Юра Богатырев, и он сказал: «Лилечка, мамы нет, поговори со мной…» Он мне спел романсы…
Я только сейчас понимаю его состояние… Тогда у меня был муж, семья. У меня было полно друзей. Я не чувствовала одиночества. Никогда не знала, что такое депрессия. Даже осуждала его:
– Как это не можешь взять себя в руки? Как это не можешь совладать с собой? Как это – истерика?
На мой тогдашний характер, депрессия – это было баловство.
Вот теперь, когда у меня в жизни многое изменилось, сейчас я просто казню себя за то, что тогда не понимала Юру… Как мне его не хватает! Так же как и любимой подруги Тани Травинской! Они еще тогда прошли через эти испытания. А я – нет. И теперь я могу лежать часами и смотреть в потолок… И мне тоже хочется позвонить кому-то и выговориться… Потому что нужно, чтобы вокруг тебя были друзья, люди, которые тебя любят, понимают, с которыми можно разделить одиночество.
А Юра был тогда именно в таком состоянии. Многие не понимали его страданий, его одиночества: мол, такой известный актер! так много снимается, играет, зарабатывает!.. Что еще ему надо?
Ведь несмотря на большое количество друзей и приятелей вокруг него, он был очень одинок и безумно раним. Такой человек без кожи… Большой, добрый, одинокий, ранимый человек, который как бы чувствовал свой ранний уход. Он нам часто говорил, что рано умрет… И даже нарисовал могильную плиту, какую он хотел бы видеть у себя на могиле!
* * *
Нелли Игнатьева общалась с ним за две недели до его смерти.
– Он позвонил по телефону и сказал, что приглашает меня на открытие своей выставки в филиале Бахрушинского музея – в Доме-музее М. Н. Ермоловой на Тверском бульваре:
– Приходи, птичка, ты посмотришь мои картины.
Я обрадовалась:
– Юрочка, какое счастье! Конечно, приду!
Это была его первая серьезная выставка…
Я была очень рада за него. Потому что понимала, какое важное место в его жизни занимает живопись, какая это отдушина в его напряженной жизни. Я видела очень многие его работы. И они мне весьма нравились. Кстати, моего портрета он так и не написал… А ведь почти у всех его друзей, кроме меня, остались портреты его кисти. Мне было немножко обидно. Но когда, отбросив ложный стыд, я просила напрямую нарисовать меня, Юра всегда отшучивался:
– Птичка, ну ты же у меня красавица! А ты же видишь, как я рисую, – это настоящие шаржи… Я не могу тебя так рисовать, не могу тебя уродовать. Ты у меня красавица.
И вот так, из-за того, что я красавица, я и осталась без портрета.
А тогда, по телефону, помню, я еще спросила:
– Юрочка, а как ты себя чувствуешь?
Он ведь последнее время часто жаловался на здоровье…
Легко ответил:
– Птичка, очень плохо, наверное, скоро подохну.
Я решила его подбодрить:
– Юрочка, а кто хорошо себя чувствует?
Мой зубной врач обычно в таких случаях говорит: «А кому сейчас легко?» И я Юре повторяю:
– Ну, кому сейчас легко?
– Да нет, птичка, все-таки я серьезно себя плохо чувствую… Если подохну – ты все-таки знай, что я тебя очень люблю.
– Юрочка, ты, как выпьешь, всегда мне в любви признаешься…
– Нет, я сейчас не пью… Мне врачи запретили и пить, и играть…
Я знала, что его действительно возили прямо из больницы в театр. А он тем временем продолжает:
– Но я лучше подохну, но не могу бросить ни того ни другого. Вот сейчас у меня в руках рюмочка коньяка – я хочу чокнуться в трубочку и выпить за твое здоровье…
Я всполошилась:
– Юра, если нельзя, то не пей! Ну зачем?
– Нет, я абсолютно трезв… Ты зря меня обвиняешь в том, что я пьяный. Я тебе признаюсь в любви абсолютно трезвый…
Он чокнулся этой рюмочкой в трубку. И сказал:
– За твое здоровье! Я тебя жду на входе, я тебя очень люблю.
Теперь понимаю: он как бы попрощался…
* * *
О смерти Богатырева Сергею Трофимову сообщил Андрей Мартынов, позвонивший ему часа в два ночи. Трофимов был в шоке. После анализа случившегося сделал, как медик, вывод: это был несчастный случай:
– Потому что Юра был здоровым человеком. Он иногда позволял себе принять определенную дозу спиртного. Я думаю, это никому не возбраняется, он ведь был не пьяница. У него повысилось давление. Вызвали скорую. Врачи сделали укол. И он умер на шприце. Я подозреваю, что ему ввели препарат типа клофелина не с целью убить. Тогда просто не знали, что такое клофелин, он только тогда появился в стране. Не учли, что на фоне алкоголя это смертельный, в общем, препарат…
Трофимов не считает, что Богатырев был алкоголиком и нуждался в лечении.
– Я уверен на сто процентов, что он мог от этого освободиться сам, совершенно элементарно, без стационара. Тем более что я проходил стажировку именно в 12-й больнице и общался там с врачами. Юра освободился от своей проблемы и долго не пил. А в ту ночь выпил. Экспертиза же показала, что содержание алкоголя в крови ноль. Это явная, так сказать, подтасовка. Они спасали честь мундира. Тем более известная личность, расследование… Это чревато последствиями. Хотя я не могу их здесь винить, это не умышленное. Ведь на скорой тогда приехал один мальчик-фельдшер. Он хотел сделать лучше для известного актера. Но… не получилось, Это несчастный случай, я считаю.
Помню, когда его отпевали в церкви на Ваганьковском кладбище, батюшка сказал: «А почему вы решили, что Господу Богу нужны только плохие люди? Бог нуждается и в ангелах тоже». Конечно, я не считаю его ангелом, но он был хороший человек. И Господь Бог прибрал его тогда, когда посчитал нужным.
Из донжуанов – в фальстафы ■ Допинг от боли ■ Такси как роскошь ■ СПИД не спит ■ Тайна бармена ■ Намечается вечеринка ■ Смертельный укол ■ Кларисса опоздала ■ Халат Обломова ■ Человек-комета ■ Строчки горя ■ Не умер – просто ушел ■ Кто виноват и что делать
То, как в последние годы изменился внешний облик артиста, конечно, не осталось не заметным ни для зрителей, ни для его коллег, ни для друзей, ни для него самого. Хотя сам актер болезненно реагировал на любые намеки и прерывал разговор на эту неприятную для него тему. Но внутренне, видимо, понимал, что «перешел в другую категорию».
Дело было не в самой внешности, а в последствиях. Да, он мог играть все. И все-таки его творческое «я» стремилось к самовыражению в ролях именно героических… Внутренне он видел себя именно героем с большой буквы, терминатором, суперменом – конечно, приложительно к советской действительности. Был готов играть и характерные роли, но как бы для разнообразия, чтобы «не потерять квалификацию»…
