Книга Маленький городок в Германии. Секретный паломник - Джон Ле Карре

«Медленнее, Алан, нежнее, Алан, будь как Тони, Алан. Будь похож на милого, неторопливого, гибкого, ритмичного, хорошо знающего анатомию, приветливого Тони Уиллоуби – личность, известную в лучших клубах, прославившуюся несравненной техникой совокупления».

«На самом деле я бы предпочел сначала завести мальчика, – сказал Корк. – Когда уже имеешь парня, можно продолжать плодиться и размножаться дальше, вот что я имею в виду. Но заметьте, я вовсе не сторонник больших семей. Если только вы не располагаете средствами, чтобы держать прислугу. Между прочим, вы сами-то женаты? О, простите, если задал бестактный вопрос».

Предположим на мгновение, что этот яростный тайный налет на референтуру был совершен под влиянием внезапно проснувшихся, хотя долго спавших прежде симпатий к коммунистам, а их пробуждению содействовали события прошлой осени. Предположим, именно это руководило его поступками. Тогда почему ярость вылилась в столь поспешные действия? Просто потому, что так велел жадный до информации хозяин? Начало первой стадии вычислить несложно. Карфельд приобрел влияние в октябре. С того времени популярная националистическая партия стала реальностью, как не исключалась даже возможность формирования националистического правительства. Месяц, два месяца Хартинг проводит в мрачных размышлениях. Он видит портреты Карфельда на каждом углу, слышит до боли знакомые прежние лозунги. В сравнении с ним коммунизм выглядит предпочтительнее – примерно так выразился де Лиль… Пробуждение происходит медленно, неохотно. Старые ассоциации и симпатии залегли глубоко и не торопятся всплывать на поверхность. А потом – момент истины, поворотная точка, принятие решения. Либо самостоятельно, либо под давлением Прашко он готов отважиться на предательство. Прашко находит к нему подход: зеленая папка. Достань для нас зеленую папку – и окажешь огромное содействие нашему общему делу… Добудь зеленое досье до дня окончания дебатов в Брюсселе… Документы из той папки, по словам Брэдфилда, способны полностью подорвать британские позиции в Брюсселе…

Или же его шантажировали? Не здесь ли заключена причина безумной спешки? Не был ли он поставлен перед жестким выбором – удовлетворить аппетиты хозяина или оказаться скомпрометированным с помощью неких неизвестных пока никому проступков в прошлом? Взять тот же инцидент в Кёльне, например. Мог он дискредитировать его? Связь с недостойной женщиной или участие в сомнительном бизнесе? Не мог ли он красть деньги из кассы Рейнской армии? Или торговать беспошлинными сигаретами и виски? Быть может, оказался втянут в круг гомосексуалистов? Не поддался ли он еще десятку классических соблазнов, всегда служивших причиной для последующего дипломатического шпионажа? Девочка, надень джинсы немедленно!

Но это было совершенно не в его характере. Де Лиль прав. В действиях Хартинга просматривался напор, мощная движущая сила, значительно превосходившая необходимую для самосохранения. Агрессия, безжалостность, злость, определенно не нужные человеку, просто боявшемуся потерять работу. И в той другой жизни, которую сейчас изучал Тернер, Хартинг исполнял роль не слуги, а руководителя. Им никто не управлял. Он сам осуществлял свое предназначение. Не на него давили, а он сам давил, охотился, вел преследование. По крайней мере в этом заключалось его сходство с Тернером. Вот только объект охоты Тернера имел имя, оставил за собой до известных пределов отчетливые следы. Зато все остальное, что связывало их, терялось в рейнском тумане. Но самым загадочным представлялось другое: хотя Хартинг вел охоту один, как обратил внимание Тернер, у него не было недостатка в покровителях…

Неужели Хартинг шантажировал Брэдфилда?

Вопрос возник в уме у Тернера внезапно, но во всей своей простоте и прямоте. Не здесь ли заключалась причина, почему Брэдфилд с очевидным нежеланием, но все же защищал его? Не потому ли он нашел ему работу в канцелярии, позволял исчезать после обеда по четвергам и бесконтрольно разгуливать по коридорам посольства со своим портфелем?

Он снова посмотрел на ежедневник и подумал: найди ответы на фундаментальные вопросы. Мадам, дайте этому утомленному школьнику основы своего предмета, пусть изучит их по частям, но обязательно прочтет учебник с самого начала. Таков был метод, предложенный его школьным куратором, а кто он такой, чтобы пренебрегать советами куратора? Не спрашивай, почему Христос появился на свет именно в день Рождества. Задайся лучше вопросом: а появлялся ли он на свет вообще? Если Богу было угодно дать нам мозги, дорогой Тернер, то заодно он снабдил нас способностью видеть Его крайнюю простоту. Итак, почему все-таки четверги? Почему послеобеденное время? Зачем эти регулярные совещания? Как бы важны ни были встречи, почему Хартинг вступал в контакт только днем, в рабочие часы и в Годесберге? Хотя сами по себе его отлучки из посольства основывались на ложных предлогах. Это было абсурдно. Чушь, Тернер, полная ерунда. Хартинг мог встречаться со своим связником в любое время. Ночью в Кёнигсвинтере, на поросших лесом склонах чемберленовского Петерсберга, в Кёльне, в Кобленце, даже в Люксембурге или по другую сторону голландской границы в выходные, когда не требовалось ни для кого искать никаких предлогов вообще – ни истинных, ни выдуманных.

Он уронил карандаш и громко выругался.

– Проблемы? – поинтересовался Корк.

Роботы дико клацали, как голодные дети зубами, и Корк усердно ухаживал за ними.

– Хорошая молитва поможет решить любые проблемы, – сказал Тернер, вспомнив нечто похожее из утреннего разговора с Гонтом.

– Если хотите отправить телеграмму, – предупредил Корк, никак не отреагировав на сентенцию, – то лучше поторопиться. – Он проворно передвигался от одной машины к другой, натягивая плотнее ленту и помогая катушкам вращаться, словно это он приводил все в движение и заставлял работать. – Дела в Брюсселе близки к развязке. Гунны угрожают окончательно покинуть зал переговоров, если мы не согласимся увеличить свой взнос в совместный сельскохозяйственный фонд. Правда, Халидэй-Прайд считает это не более чем отговоркой. Если все продолжится такими темпами, через полчаса мне придется начинать принимать заказы на расшифровку телеграмм в июне.

– Для чего им отговорка?

Корк стал зачитывать текст вслух:

– «Для них это удобная дверь, чтобы покинуть Брюссель до того, как ситуация в федеративной республике вернется к норме».

Зевнув, Тернер отодвинул от себя пустой бланк.

– Отправлю завтра.

– Завтра уже наступило, – мягко напомнил ему Корк.

«Если бы я курил, то высадил бы сейчас одну из твоих маленьких сигар. Мне, конечно, гораздо полезнее было бы немного секса, – подумал он, – но раз уж никак не поиметь одну из этих девиц, то я хотя бы покурю». Причем он понимал, что от начала и до конца идея выглядела совершенно вздорной.

Ничто не сходилось, ничто не вязалось друг с другом, ничто не объясняло, откуда бралась энергия, ничто не объяснялось вообще. Он сконструировал цепочку, у которой ни одно звено не цеплялось за соседнее. Зажав голову руками, он выпустил фурий на свободу и стал наблюдать за их гротескно медленным кружением в его фантазии. Он видел безликого Прашко, ловкого шпиона, который, заручившись парламентским иммунитетом, руководил сетью, состоявшей из агентов-беженцев; Зибкрона, самозваного защитника общественной безопасности, подозревавшего британское посольство в массовом заговоре с целью предать всех России, поочередно то охраняя, то наказывая людей, на кого он возлагал мнимую ответственность. Брэдфилда, требовательного к себе и другим выходца из высших академических кругов, ненавидевшего шпионов, но оказывавшего им покровительство, хранившего шифры от замков референтуры, ключи от лифта и от коробки для зеленой папки, который собирался вскоре улететь в Брюссель после бессонной ночи на работе. Прелюбодейку Дженни Паргитер, втянутую в зловещую историю из-за иллюзорной страсти, уже давно запятнавшей ее репутацию в глазах всех сотрудников посольства. Медоуза, слепого от отцовской любви к малышу Хартингу и беспечно уложившего последние сорок папок с досье на тележку практически собственными руками. Де Лиля с его извращенной этикой, отстаивавшего право Хартинга предавать друзей. Каждый из этих образов, увеличенный и искаженный, смотрел на него, исполнял свою гротескную роль, извивался и исчезал вопреки издевательским протестам самого Тернера. Факты, которые всего несколько часов назад привели вплотную к решению задачи, теперь снова отбрасывали его в темную чащу сомнений.