Книга Армагеддон был вчера - Андрей Валентинов

Вот беда! Едва в квартире стало тихо, не считая Валькова храпа, как на меня навалилась тревога. Я ведь и не догадывался, что треп смешного ругателя — моя соломинка, которая держала Альку на плаву. Не давая с головой окунуться в бурную пучину размышлений. Два вечных вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?». При полном отсутствии ответов. Жизнь перевернулась с ног на голову, я ничего не понимал, кроме одного: прежней жизнь уже никогда не станет, хоть наизнанку вывернись, хоть клей, хоть брей, и на донце моих измученных мозгов копошилась гаденькая мыслишка вкупе с цитатой из Ерпалычева послания.

Цитата была такая: «Ведь в любом нормальном месте любой нормальный человек отчетливо представляет, что вокруг только Эти; а у нас и Эти, и Те. Мы даже не замечаем, что у нас город навыворот!»

Мыслишка же была такая: «Неужто любой приезжий испытывает у нас то, что испытываю сейчас я?! Но ведь я — местный! Как же надо было вывернуть меня, чтобы… и главное: кому это было надо?!»

Вариант первый: «Кто виноват?» — Ерпалыч. «Что делать?» — разыскать старого хрыча и… набить морду? Сперва подлечить, а потом набить?

Нет.

Не складывается.

Вариант второй: «Кто виноват?» — полковник с Михайлой на петлицах. Или иные темные силы, которые меня злобно гнетут. «Что делать?» — разобраться и… подставить морду, чтобы мне ее набили?!

Складывается ничуть не лучше.

Сатанея от ложных каверз, как сказал поэт, я уцепил с ближайшей полки ближайшую книгу. Есть такой способ гадания: берешь от фонаря, открываешь от фонаря, что прочтешь, так тебе и жить дальше. Нуте-с, глянем… «Сказки и мифы народов Чукотки». Ну, ясное дело… Листанул наугад. Внутри обнаружились закладки, верней, даже не закладки, а загнутые уголки страниц, левые верхние, отчего книга послушно распахивалась на этих путеводных вехах.

Ерпалыч, тебе чего, недосуг было бумажкой заложить?

Читаю.

«Матачгыркынайнын…»

Что?!

Тут вопрос жизни и смерти, а они…

Читаю еще раз, шевеля на всякий случай губами:

— Матач… гыркынайнын… букв. «Сват-Кобелище». Упоминание о разумном собакоподобном звере впервые встречается в сказках о животных, записанных в стойбище близ Митуклина.

Ясно.

В стойбище, значит… Сват-Кобелище. Ставлю книгу на полку, беру следующую. «Сказки и мифы папуасов кивай». Хрен редьки не слаще. Гадание побоку, ищу заложенную страницу. Так, ищущий да обрящет… воистину обрящет.

Читаю:

— Религия и магия: кивай не верят в какое-либо верховное существо или в богов (во всяком случае, у них нет сколько-нибудь связных представлений о таковых), они не приносят публично жертв, не молятся вместе, и у них нет священнослужителей — каждый, как правило, сам совершает обряды, нужные для общения со сверхъестественными существами. К любому такому существу кивай обращается с просьбами, лишь пока подобные обращения приносят плоды; убедившись в противоположном, кивай ищет себе других покровителей.

Молодцы, кивай! Деловые ребята… дай кокос, а то я другому кивать буду! Этому, как его… Сват-Кобелищу чукотскому.

Листаю.

Читаю.

— К носу лодки следует прикрепить кусок детородного члена собаки, к корме — очесок собачьего хвоста, по когтю с передних лап — к месту крепления балансиров на переднем брусе; и по когтю с задних — к кормовому брусу. Это нужно для того, чтобы встретилось больше дюгоней и черепах…

Держа книгу в руках, я подошел к окну. Внизу, во дворе, у металлического гаража напротив, стояла машина. Новенький джип. Дорогой, наверное, как зараза. Рядом с машиной нервно поглядывал на часы хозяин — коренастый парень в дубленке с меховой опушкой. Опушка была, прямо скажем, женская. Рядом с парнем топтался пожилой дядька в утепленном комбинезоне с капюшоном. Курил. На нагрудном кармане у дядьки красовалась эмблема: колесо с буквой посередине. Небось Тех-ник из ближайшей автомастерской. Осмотр подрядился делать. Железом греметь, масло плескать… ни черта я в этих машинах не понимаю, чем там гремят, куда плещут. Ритка, помню, все жаловался: в частных мастерских ухарь Тех-ник на хорошей сдельщине заговор, как болт, кладет — мотоцикл на любом бензине, как родной, фурычит. Правда, бабок стоит. А казенные Техники-служивые, что при райотделе обретаются… После их заговоров радуйся, если из выхлопной дым валит! Бывало, что и не дым…

Парень в женской дубленке что-то беззвучно закричал, зло тыча пальцем в циферблат. От подворотни к нему торопился молоденький батюшка, в черной рясе поверх множества свитеров. Оскальзывался, а спешил. Все ясно. Новую машину сперва святить положено: как зарегистрируешься, так и святи, в трехдневный срок. А Тех-ник уж потом — с железом да с заговорами… опоздал батюшка.

Не дадут теперь бате чаевых.

Уйдя в глубину комнаты, я присел на краешек стула и принялся слушать Вальков храп. Изредка матюгальник вздрагивал, сучил ногами, а в издаваемых им звуках проскальзывало былой песней:

— Хре… на хрррр…

А я почему-то отчетливо представил: вот батюшка кропит джип крест-накрест, номерные знаки елеем мажет, дымком из кадильницы в салоне смерчи закручивает — и вдруг берет кусок детородного члена собаки… или лучше не собаки, а Матачгыр-кынайнына, Сват-Кобелища. Берет и проволокой крепит спереди на капот, прямо к серебряному оленю. Рядом Тех-ник суетится: к багажнику — очесок хвоста, к колпакам — по когтю…

Чтоб черепах с дюгонями больше встречалось.

А не встретятся — мы к другим помощникам обратимся.

Им кадить станем.

Мы за дюгонью вырезку кому хошь в ножки падем, мы за черепаший панцирь…

— Не быть мне пешим, как не стать мне лешим! — надсадно завопили со двора; видать, батюшка свое отработал, пришла пора Тех-ника отрабатывать гонорар. — Как дитя не вернуть в мать, так машину не угнать…

На последнем слове Тех-ник пустил голосом такого «петуха», что меня всего передернуло; и еще противно заныли зубы.

Из книги, которую я по-прежнему держал в руках, вывалились какие-то бумажки; я машинально присел, подобрал. Газетные вырезки пожелтели от времени, текст выцвел, но читается сносно. Видать, Ерпалыч хранил для памяти.

Я поднес первую попавшуюся вырезку ближе к глазам.

"АУТОДАФЕ В ЕКАТЕРИНБУРГЕ

Недавно во дворе Екатеринбургского духовного училища Русской православной церкви были публично сожжены богословские произведения Александра Меня, Александра Шмемана, Иоанна Мейендорфа и Николая Афанасьева.

Распоряжение об уничтожении «модернистских» произведений православных богословов отдал епископ Екатеринбургский и Верхотурский Никон (Миронов). На заседании Духовной Консистории епископ поставил вопрос о недопустимости распространения «еретической» литературы в местных храмах. Услужливые клирики подсказали владыке, что подобная литература имеется прямо у него под носом — в библиотеке местного духовного училища, кузнице духовенства епархии. Епископ Никон немедленно позвонил в училище и приказал произвести на его территории акт публичного сожжения «неправильных» богословских произведений.