Книга Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства - Владислав Гончаров

При этом австрийский премьер граф Штюргк указал, что публичный отказ от всяких намерений аннексировать сербскую территорию не устраняет возможности необходимых стратегических исправлений границы или же возможности установления зависимости Сербии от Австрии путем свержения династии либо посредством какого-нибудь другого пригодного для этого способа.

Военный министр соглашался голосовать за отказ от аннексий только при условии, что этим не исключается постоянная оккупация предмостного укрепления на Саве в пределах Сербии, а также исправление границ.

Но Тисса был непреклонен и ставил свое согласие и согласие венгерского правительства, которое он представлял, в зависимость от единогласного принятия его требований. После этого было единогласно постановлено:

«В самом начале войны иностранным державам должно быть заявлено, что монархия не предпринимает завоевательной войны и не намерена присоединить к себе королевство [Сербию]. Настоящее решение, разумеется, не исключает возможности исправления границ, поскольку оно окажется стратегически необходимым, а также и сокращения пределов Сербии в пользу других государств или временной оккупации отдельных частей Сербии, если в этом явится необходимость».

Это торжественное обещание заявить державам в начале войны о «территориальной незаинтересованности» Австрии было, как мы увидим дальше, вторым обещанием, которого Берхтольд не выполнил вопреки данному слову. А когда эта декларация в конце концов последовала, то неискренность ее явствовала из оговорок, сделанных отдельными министрами, и из замечания Конрада, брошенного военному министру, когда они оба уходили с заседания совета:

«Ну, что же, посмотрим! Перед Балканской войной державы говорили о сохранении status quo, а потом никто из них об этом и не думал».

На следующий день, 20 июля, нота была отправлена Гизлю в Белград с курьером и с инструкцией – вручить ее сербскому правительству в четверг 23-го числа[82]. Одновременно она была отправлена в строго секретном порядке также австрийским послам в Берлине[83], Риме, Париже, Лондоне, Петербурге и Константинополе и всем дипломатическим представителям при менее значительных дворах. При этом всем была преподана инструкция, что в пятницу утром 24 июля они должны уведомить правительства, при которых они аккредитованы, о «ноте», врученной Сербии накануне, разъяснить справедливость позиции Австрии, а в некоторых случаях сообщить, что досье, в котором будут содержаться более подробные обвинения Австрии против Сербии, может быть представлено на рассмотрение великих держав.

Берхтольд отправил этот ультиматум без ведома и одобрения Франца-Иосифа. Престарелый император, находившийся в Ишле и знавший, что нота должна была быть выработана на Совете министров 19 июля, больше о ней ничего не слышал. Поэтому 20 июля он запросил о ней по телеграфу.

Берхтольд поспешил ответить, что 19 июля не было возможности закончить составление ноты (!), но что теперь она готова и будет доставлена с курьером в Ишль, а что он сам прибудет на аудиенцию на следующее утро, 21 июля. Не имеется никаких записей относительно объяснений, которые были представлены Францу-Иосифу на этой аудиенции, происходившей во вторник утром. Но мы знаем, что по окончании аудиенции Берхтольд телеграфировал своему подчиненному барону Маккио в Вене:

«Его величество одобрил без всякого изменения текст ноты Сербии и ноты к державам. Я прошу вас поставить в известность германского посла Чиршки, что мы можем дать ему ноту только завтра утром, так как нужно еще внести некоторые поправки».

К чему была эта ложь? Почему Берхтольд нарушил свое обещание, данное Чиршки за несколько дней до этого, о том, что лишь только

«текст [ноты] будет установлен в воскресенье [19 июля] на Совете министров, он немедленно сообщит его императорскому [германскому] правительству в самом доверительном порядке, еще до того как нота будет представлена на одобрение Францу-Иосифу».

Если окончательный текст был установлен 19 июля и в секретном порядке сообщен австрийским послом 20 июля и «одобрен без изменения» императором 21 июля, то почему же Берхтольд не хотел его давать Чиршки и утверждал, что нужно «внести еще некоторые поправки»? По всей вероятности, из опасения, что даже германское Министерство иностранных дел не одобрит резкого и непримиримого тона ноты и в последний момент станет удерживать Австрию. Берлин, как Берхтольд уже сказал на Совете министров 19 июля, начинал «нервничать», и Берхтольд не хотел брать на себя ответственность «за нежелательные инциденты, которые могут вызвать новую отсрочку». Поэтому нужно было, чтобы Берлин оставался в неведении, пока уже не будет слишком поздно что-нибудь предпринять. Берлин должен был принять как совершившийся факт отправку весьма резкого ультиматума, который уже нельзя было вернуть обратно или изменить[84].