Книга Царь и царица - Владимир Хрусталев

Это не преувеличение. Так, 30 августа 1915 г. она пишет Государю по тому же поводу: «Я говорю вовсю. Необходимо всех встряхнуть и показать, как следует думать и поступать»{234}, – а 4 сентября: «Приходится быть лекарством для смущенных умов, подвергающихся действию городских микробов»{235}.

Неменьшую самоуверенность проявляет царица, когда говорит о присущей ей энергии и твердости воли, в недостатке которых она мягко, косвенно, но постоянно упрекает царя: «На мне надеты невидимые штаны. Я ношу бессмертные штаны». – «Уверяю тебя, я жажду показать всем этим трусам свои бессмертные штаны, я вижу, что присутствие моих черных брюк в Ставке необходимо, такие там идиоты».

Невзирая на то что Николай II всемерно отстаивал безграничность своей власти, которую он, как я уже указывал, подчас даже превышал, тем не менее сама по себе власть его не прельщала и не захватывала, поскольку она не касалась возможности удовлетворения личной прихоти и в вопросах по существу малозначащих. Отстаивал Государь свое самодержавие по причинам исключительно принципиального свойства. Во-первых, он был глубоко и искренно убежден, что самодержавие – единственная форма правления, соответствующая России. Во-вторых, он считал, что при венчании на царство он дал обет передать своему наследнику власть в том же объеме, в котором сам ее получил.

Теорию эту поддерживала и царица. Проповедовали ее и крайне правые, фанатично доказывая, что русский самодержавный царь не имеет права чем-либо ограничить свою власть. Соответственно этому и Николай II почитал себя в праве отречься от престола, но не в праве сократить пределы своих царских полномочий. Придерживаясь такой теории, оставалось признать, что неизбежное во времени изменение формы правления может произойти в России только насильственным путем, но этим самым как бы узаконивались и оправдывались всякие революционные действия. То обстоятельство, что теория эта не выдерживает никакой критики, для Государя не имело значения, так как с годами он все более был склонен основывать свои действия не на велениях разума, а на исходящих свыше внушениях, которые он определял словами: «Так мне Бог на душу положил».

Именно то обстоятельство, что Государь, пропитанный религиозностью, глубоко верил, что власть ему вручена самим Богом, обязывало его относиться к своему служению с уже указанной мною величайшей самоотверженностью, а теократическая точка зрения превращала «Le bon plaisir du roi» в «la supreme volonte de Dieu»[24].

Если бы Николай II дал волю своим естественным наклонностям, то, вероятно, предпочел бы заниматься тем цветоводством, которому, как он заявил при отречении, он впредь посвятит свое время, а царские обязанности сложил бы на другие плечи.

Весьма вероятно, что именно вследствие тяжести для него шапки Мономаха отрекся он так легко от престола{236} и за себя и за наследника, переложив всю эту тяжесть на своего младшего брата. При этом он, очевидно, не входил в обсуждение вопроса о том, насколько великий князь Михаил Александрович{237} способен и в силах управлять великой империей. Эти силы ему, очевидно, должен был дать тот же Бог, коль скоро он воссядет на престол.