Книга Сцены любви - Дина Джеймс

И он не видел способа вернуть то, что потерял. Слепой не может делать физические упражнения. Он не может гулять по улицам, не может заниматься боксом в гимнастическом зале. Он не может ничего, за исключением перемещения от стула к кровати и обратно, да еще нескольких кругов по палубе под руку с многострадальной женщиной.

Он и раньше видел инвалидов с их сиделками и всегда испытывал к ним жалость. Теперь, когда он стал одним из них, он не хотел подобной жалости. Миранда сошла с ума, если надеется, что он выйдет на сцену, пока к нему не вернется зрение.

Он не станет посмешищем.

И он не станет обузой для Миранды. Больше, чем инвалидов, он жалел сиделок. Наемная прислуга или когда-то любящая жена – значения не имело. Они были заперты в том же крошечном мирке, что и инвалиды. Только их боль была хуже, потому что они могли видеть мир, который существовал вокруг них, – и не принимал их.

Он поднялся с койки. Покачивание корабля мешало ему стоять прямо. Он выпрямился и с отвращением подумал, что теперь ему нужно шарить руками в поисках стула, стола, койки.

Его одежда висела на вешалке. Он нащупал мягкую ткань рубашки. Набросив ее на плечи, сунул руки в рукава. Через минуту она была уже застегнута. Его костюм. Серая визитка с парчовым жилетом. Он узнал ткань на ощупь.

У него неожиданно мелькнула мысль, что Миранда могла перевесить его костюмы. В таком случае он надевает коричневую визитку с парчовым жилетом.

Он надел брюки и застегнул их, почувствовав, что они стали слегка свободными. Затем пиджак. Он надел и его. Потом он наклонился к нижнему ящику в поисках носков, но не нашел их. Вероятно, Миранда положила их в другое место.

Он не расстроился и просто сунул босые ноги в свои полуботинки из кордовской кожи. Ему стало их жаль. Такие дорогие ботинки. Они ему очень нравились. Он погладил их гладкий, мягкий верх.

– «Быть или не быть, – прошептал он в тишине каюты. – Что благородней – духом покоряться... – Он приблизился к двери. – Иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством».[53]

Он улыбнулся пустой комнате.

– Прощай, милая Миранда.

Теперь его мысли были сосредоточены на том расстоянии, которое ему предстояло пройти по коридору. Он нашел ступеньки там, где и предполагал. Их было восемь. Выпрямив спину и балансируя одной рукой, он поднялся по ним.

Морской ветер ударил его в грудь. Над головой хлопали паруса. Он поднял лицо к солнцу. До ограждения палубы ему надо сделать дюжину шагов.

– Доброе утро, сэр, – поприветствовал его незнакомый голос.

Он слабо улыбнулся.

– Доброе утро.

Он прислушался. Он слышал звуки моря, но помимо них мужские шаги и шлепанье мокрой тряпки. Матрос драил палубу. Шрив поежился. Только бы не поскользнуться на мокрой доске и не упасть на спину.

Именно это и случилось бы, если бы Миранда добилась своего и вытащила его на сцену. Кончилось бы все тем, что он лежал бы на спине, а зрители покатывались со смеху.

– «...пращи и стрелы яростной судьбы...» На солнце было тепло, но его била дрожь.

Он всегда любил солнце. Его тепла ему ужасно не хватало, когда «Сыновья Мельпомены» отправлялись на гастроли в Европу.

– «...ополчась на море смут, сразить их противоборством...»

Море давало ему выход.

Матрос был теперь справа от него. Шлепающий звук уже удалялся.

С невозмутимым выражением лица Шрив подошел к ограждению. Его губы шептали слова, которые он так часто произносил со сцены:

– «Умереть, уснуть – и только».

Сцена одиннадцатая

Все мрачно и безрадостно.[54]

Шрив обеими руками схватился за гладкое влажное дерево перил. Порыв ветра бросил ему в лицо соленые брызги. Он и забыл, что его глаза были открыты. Он медленно закрыл их, моля о чуде.

Когда он вновь открыл их, то увидел лишь темноту.

Темнота. С открытыми или закрытыми глазами – все едино. Гнев и боль всколыхнулись в нем. Борьба, достойная Макбета, происходила в его душе. Какая горечь! Обида. Наказание богов. Он это знал. «Завтра, завтра. Так тихими шагами жизнь ползет к последней недописанной странице».[55]

Гамлет и Макбет. Слова его старых и верных друзей наполнили его сердце трагической мудростью.

Пришло время пятого акта. Где же мстительный Макбет, пришедший в Дунсинан, чтобы положить конец своим несчастьям? Где Клавдий, братоубийца, бросающий отравленную жемчужину в кубок?

Шрив слышал шум воды под днищем корабля. Он стоял на самом краю бездонной пропасти, бездны. Один шаг вперед – и темнота станет небытием.

Он содрогнулся. Он должен хорошо сыграть эту роль. Без репетиций, без зрения, способного сориентировать и направить его, он легко мог испортить это дело. Он был ближе к корме или к носу корабля?

Лучше подойти к корме. Там, в кильватере, он останется незамеченным. Бесшумное, быстрое и полное исчезновение. Единственная проблема – как добраться до кормы.

В нем опять вспыхнул гнев. Он был так беспомощен, что не мог даже нормально совершить самоубийство. Какая злая ирония! Он заскрежетал зубами при мысли о том, что кто-то мог увидеть его и поднять тревогу.

Малейший промах и он, как актер, действующий без указаний режиссера, окажется в прежних декорациях, если в героической сцене не примет во внимание высокую цель трагедии. Он представил себе, как его выловленное из моря тело болтается на конце веревки, и застонал от унижения.

Он уже подумал о том, чтобы вернуться в каюту и дождаться ночи. К несчастью, перед ним возникла неразрешимая проблема: он не знал, когда наступит ночь.

Кроме того, рядом будет Миранда. Она будет держать его за руку, хлопотать вокруг него, строить свои несбыточные планы. Вернуться на сцену, говорит она. Снова играть, слепому как летучая мышь, жалкому, спотыкающемуся. Никогда!

Он решительно повернул в сторону кормы. На поручне теперь лежала только его левая рука. Самоубийство станет его последним представлением и самым важным. Он должен сыграть свою роль безупречно. С наигранной беспечностью он двинулся по палубе.

– Приятно видеть вас на палубе, мистер Катервуд.

Низкий мужской голос заставил его замереть на месте. Он повернулся в его сторону.

– Я с вами знаком?

– Вероятно, нет. Я доктор Клинтон. Проклятье! Шрив изобразил на лице вежливую улыбку.