Книга Король Артур. Меч в камне - Теренс Хэнбери Уайт

А помимо всех этих вещей, — сказал Варт, — чем бы ты предложил мне заняться прямо сейчас?

— Дай поразмыслить, — сказал волшебник, впадая в задумчивость — В нашем распоряжении были на все про все шесть коротеньких лет, и полагаю, я вправе сказать, что за это время ты перебывал самыми разными животными, овощами, минералами и так далее — многими сущностями на земле, в воздухе, в воде и в огне, так?

— О животных и о земле, — сказал Варт, — я знаю не так уж и много.

— Тогда тебе стоит свести знакомство с моим другом барсуком.

— С барсуком мне еще не доводилось встречаться.

— Вот и отлично, — сказал Мерлин. — Если не считать Архимеда, этот барсук — ученейшая среди известных мне тварей. Тебе он понравится

— А кстати, — прибавил волшебник, останавливаясь посреди заклинания, — я тебе должен еще кое-что сказать. Этот раз — последний, больше я ни во что тебя превратить не смогу. Мы истратили все волшебство, отведенное для такого рода вещей, и на этом твое образование завершится. Завершатся и мои труды, едва только Кэй станет рыцарем. Тебе тогда придется покинуть замок, ты станешь оруженосцем, повидаешь белый свет, ну и я тоже отправлюсь в другие места. Как ты считаешь, ты чему-нибудь научился?

— Я учился и был счастлив.

— Тогда все в порядке, — сказал Мерлин. — Постарайся не забыть того, что узнал.

И он продолжил читать заклинание, наставив палочку из дерева жизни на Малую Медведицу, только-только засветившуюся в тусклом небе, как бы подвешенную за хвостик к Полярной Звезде, и, закончив, весело крикнул: «Приятного препровождения времени в последнем визите. Сердечный поклон Барсуку».

Крик донесся издалека, и Варт очутился рядом с древним курганом, похожим на громадную кротовую кочку, и прямо перед ним в склоне кургана чернела дыра.

— Это жилье барсука, — сказал он себе, — и я должен войти и побеседовать с ним. А я не пойду. Мало того, что мне никогда не придется стать рыцарем, так теперь еще моего собственного, моете любимого наставника, которого я сам отыскал в единственном за всю жизнь Поиске, выпавшем мне на долю, теперь и его у меня отнимают, и конец естественной истории. Ну и отлично, у меня осталась последняя веселая ночь перед вечным проклятием, и поскольку я нынче хищник, я и буду вести себя как хищник, вот так.

И он свирепо заковылял по мерцавшему снегу, ибо стояла зима.

Если ты впал в отчаяние, совсем не плохо стать барсуком. Доводясь родичем медведям, куницам и выдрам, ты окажешься ближайшим из уцелевших в Англии подобием медведя, да притом еще столь толстошкурым, что тебе совершенно все равно, кто тебя кусает. Что же до собственных твоих укусов, то благодаря особому устройству твоих челюстей вывихнуть их практически невозможно, а потому как бы ни выкручивалось существо, в которое ты вцепился зубами, у тебя не будет никаких причин его выпускать. Барсуки принадлежат к немногим тварям, способным равнодушно сжевать ежа, точно так же, как пережевывают они и все остальное — от осиных гнезд и корней до крольчат.

Так получилось, что первым, кто подвернулся Варту, как раз и был спящий ежик.

— Ну-ка ты, колючий поросенок, — сказал Варт, уставясь на свою жертву туманными близорукими глазками. — А вот я тебя съем.

От этих слов ежик, прятавший на животе яркие бусинки глаз и длинный чувствительный носик и украсивший свои иглы довольно безвкусным убранством из высохших листьев, — перед тем как завалиться в травяное гнездо на зимнюю спячку, — от этих слов ежик проснулся и завизжал самым жалостным образом.

— Чем сильнее ты будешь визжать, поросенок, — сказал Варт, — тем злее я буду скрипеть зубами. Во мне от твоего визга просто кровь закипает.

— Ах, мастер Язвец, — воскликнул ежик, сжимаясь еще плотнее. — Добрый мастер Язвец, яви милосердие бедному ежику, не будь таким тираном. Мы ведь, господин, не из простых ежишек, чтобы нас так запросто сжевать и сшамкать. Поимей жалость, добренький сэр, к безвредному, заеденному блохами селянину, не умеющему сказать, где право, где лево.

— Свиненок, — безжалостно молвил Варт, — визжи не визжи, ничего не поможет.

— Увы, бедная женушка, бедные детки!

— Готов поспорить, что нет у тебя ни того, ни другого. Вылезай-ка оттуда, ты, побродяжка. Приготовься встретить свою судьбу.

— Мастер Язвец, — взмолился несчастный кроха, — не надо, отчего ты такой жестокий, миленький мастер Язвец, утеночек мой. Внемли мольбам горемычного ежика! И ниспошли ему великое благо жизни, а уж он ежик не простой, о владетельный мастер, и споет он тебе множество сладких песен или научит тебя сосать средь жемчужной росы молоко у коровки.

— Споет? — переспросил пораженный Варт.

— Дак как же не спеть-то! — воскликнул ежик. И торопливо запел, самым умиротворительным тоном, но несколько глуховато, ибо не смел развернуться.

— О, Гиневьева, — скорбно пел он себе в живот, — моя Гиневьева,

Проходят дни -

И нет как нет, -

Но в свете

Памяти чисты,

Чисты те нежные мечты

Давно прошедших лет.

Он спел также, не делая между песнями никаких промежутков, «Дом, милый дом» и «Старый мостик у запруды». Затем, поскольку на этом его репертуар и иссяк, он с торопливой дрожью вобрал побольше воздуху и вновь затянул «Гиневьеву», за которой последовали «Дом, милый дом» и «Старый мостик у запруды».

— Ладно, — сказал Варт, — можешь остановиться. Я не стану тебя кусать.

— Ах, снисходительный господин, — смиренно прошептал еж, — Мы будем благословлять святых и правление нашего края за твои добрейшие челюсти, покамест скачет по свету блоха и всползает расщелиной ежик.

И затем, убоявшись, что это краткое отступление в прозе ожесточит сердце тирана, он в третий раз, задыхаясь, запел «Гиневьеву».

— Да перестань ты петь, — сказал Варт, — ради всего святого. Развернись, я не причиню тебе никакого вреда. Ну же, глупый ежонок, развернись и расскажи мне, кто тебя научил этим песням.

— Развернись — это одно слово, — отвечал дрожащим голосом вовсе не склонный капризничать ежик, — а свернись — совершенно другое. Если ты, господин, увидишь в эту шаткую минуту мой голенький носик, ты, может быть, пожелаешь отодрать его своими белыми зубками, а уж мы понимаем — не все хорошо, что хорошо кусается. Давай лучше мы тебе снова песенку споем, милый мастер Язвец, насчет деревенского мостика.

— Я не хочу ее больше слышать. Ты очень хорошо ноешь, но больше не надо. Да развернись же ты, дурень, и расскажи, где научился петь.

— Мы ежики не простые, — заныл бедолага, оставаясь скрученным так же туго, как прежде. — Нас еще маленьких подобрал один, из благородных, отнял, можно сказать, от материнской груди. Ах, ты ведь не станешь щипать нас за наши нежные члены, возлюбленный мастер Язвец, потому что он был настоящий барин и воспитывал нас, как положено, на коровьем молоке и на прочем, и мы все это лакали из господской посуды. Ах-ах, многим ли ежикам подавали водичку в фарфоровом блюдце, — очень, очень немногим.