Книга Остров пропавших душ - Ник Пиццолатто

Сесил открывает ящик и достает оттуда карточку.

– Я ей сказал, что сегодня ты здесь работаешь, но не стал говорить ей, что ты здесь живешь.

Я беру карточку, но фамилия на ней ничего мне не говорит. Она записана почерком Сесила, а под ней написан телефон.

– А что, имя она не назвала, только фамилию?

– Нет. Мне кажется, что нет.

– А что же она еще сказала? – спрашиваю я, еще раз посмотрев на карточку.

– Она тебя разыскивала. Просила передать тебе, чтобы ты ей перезвонил. Видно было, что она сильно волнуется. Ты просто обязан ей перезвонить. Если этого не сделаешь ты, то это сделаю я.

– И что же ты ей скажешь?

– Приглашу ее на обед.

– А сколько ей лет?

– Слегка за двадцать… Слушай, если все-таки ей позвонишь, то замолви словечко и за меня.

– Обязательно, – говорю я и слегка отворачиваюсь, потому что в здоровом глазу у меня появляется предательская влага. Я ощущаю ее даже в пустой глазнице.

– Думаю, – говорит Сесил, кивая на экран, – думаю, что я все-таки поеду. Ты тоже подумай. Можешь поехать вместе со мной.

– Да со мной все будет в порядке.

Я протискиваюсь через дверь. Небо – кипящая смесь черного, синевато-серого и свинцового цветов; ветер гнет пальмы и гонит мусор по пустым улицам. Воздух, гудящий от электричества, накрывает меня, и я начинаю чувствовать себя как в утонувшем городе. Я задергиваю шторы и запираю дверь. Сэйдж поскуливает.

Охотничий нож лежит на стойке, и я задумчиво прикладываю его лезвие к сморщенной и веснушчатой коже своей кисти. Затем убираю его в ящик и чувствую себя полным бараном из-за того, что вообще доставал его.

В своей маленькой кладовке я тянусь до верхней полки и стягиваю с нее плотный конверт, в котором хранятся мои рентгеновские снимки, сделанные в тюрьме. На них видны пятна, которые висят у меня в легких, как звезды на небе или как кусочки шрапнели, летящие назад во времени, и я чувствую, что наконец-то наступает момент, когда эта бомба взорвется.

Мне говорит об этом погода и фамилия женщины на карточке. И все это обойдется без каких-то наемных убийц, посланных, чтобы убрать меня.

Я «подрываю» косяк и вставляю его в рот. С закрытыми занавесками в комнате становится прохладно и полутемно, и Сэйдж устраивается рядом с моими ногами, прижав уши и распластав хвост по полу. По ее виду я понимаю, что она тоже чувствует мой приближающийся конец.

Скорее всего, женщина заплатила мужчине в черном «Ягуаре» за то, что он меня разыскал. Значит, наверняка у нее есть деньги, и это меня радует. Я остаюсь в комнате со своей собакой и посматриваю на небо. Больше я ничего не делаю, если не считать того, что изредка бросаю короткие взгляды на мои рентгеновские снимки и скручиваю очередную самокрутку.

Этой женщине, размышляю я, понадобится какая-то история. Может быть, она хочет, чтобы кто-нибудь объяснил ей, что же происходило в ее жизни. Она захочет узнать, что произошло за те две недели, когда ей было всего три года и когда ее забрали из дома и привезли на берег океана, где она играла в прибое, а потом смотрела мультфильмы. А потом, в один прекрасный день, ее сестра исчезла. Интересно, что в тот момент должен был чувствовать ребенок, размышляю я.

Длинная история, в которой участвуют сплошные сироты.

Я чешу Сэйдж за ухом, и она опять начинает скулить. Моя кожа под повязкой чешется, и мне приходится ее поднять. Из мертвого глаза текут слезы, и я вытираю их со щеки.

Теперь я понимаю, что ошибался, когда говорил Рокки, что чувствами можно управлять. Это неправда. Неправда даже то, что ты можешь выбирать время для чувств по своему усмотрению. Правда состоит в том, что прошлое преследует тебя, как катаракта или чесотка, как корка, которая закрывает твои глаза. И вот, в один прекрасный день, сквозь эту корку пробивается свет.

Я думаю о Кармен и опять мысленно возвращаюсь к вопросу, удалось ли ей благополучно выбраться из той заварухи. Я надеюсь, что ей удалось изменить свою жизнь.

Когда раздается стук в дверь, мое сердце продолжает биться все так же ровно, как будто я всегда знал, что она постучится ко мне. Стук легкий и негромкий – так стучит интеллигентный человек, который не хочет мешать другим.

Я открываю дверь, даже не взглянув в глазок. Дверь распахивается, и на пороге оказывается красивая молодая женщина, с глазами, полными отчаяния. Позади нее видны штормовые облака, плывущие в сторону океана.

У нее густые светло-каштановые волосы, и одета она в джинсы и куртку. Сесил был прав – она очень хорошенькая. Даже больше, чем просто хорошенькая. Женщина стоит на лестничной площадке: в одной руке у нее сумочка из дорогой кожи, а в другой – квадратный кусочек бумаги, возможно фотография, и я сразу же понимаю, что в сердце у женщины пустота. И она хочет, чтобы я эту пустоту заполнил.

– Мистер Кэди? – Она смотрит на меня с чуть заметным косоглазием.

Я отступаю в сторону, чтобы пропустить ее, и про себя думаю, что выглядит она вполне самостоятельной женщиной со средствами и со своей собственной жизнью. Такие люди обычно умеют за себя постоять, и я рад этому. Ее губы слегка приоткрыты, как будто она хочет сказать еще что-то, в то время как глаза продолжают переходить с моего лица на фото, пытаясь найти хоть какое-то сходство. Отчаяние в ее глазах еще больше усиливается.

– Я не узнаю вас, – говорит Тиффани. Конечно, голос ее теперь гораздо глубже, но в нем слышится что-то знакомое. Она еще раз смотрит на фото и поднимает глаза на мое лицо. – Нет, это не вы. – Она протягивает мне фотографию.

Фото старое, измятое и выцветшее. На нем изображен океан и пляж. Три человека стоят в полосе прибоя. Высокий загорелый мужчина с широкими плечами и две грациозные белокурые девочки, чьи лица трудно различить на фоне сверкающего залива.

Мне кажется, что я узнаю черты того ребенка в чертах лица этой женщины: сужающийся книзу подбородок, смелый взгляд и полные губы Купидона. Я приглашаю женщину войти.

– Я не… – Тиффани еще раз внимательно смотрит мне в лицо. На улице раздается раскат грома, эхом отражающийся от поверхности океана. – Мне кажется, что я ошиблась. – Она вздыхает. – Простите за беспокойство. Я ошиблась адресом.

Она забирает у меня фото, засовывает его в сумочку и поворачивается, чтобы уйти.

– Прошло двадцать лет. Я сильно изменился, – произношу, наконец, я.

Она оборачивается, подняв брови, с глазами, полными слез.

– Ты меня не узнаешь, – говорю я, – но я был твоим другом.

По ее щеке течет крохотная слезинка, величиной с булавочную головку. Я отступаю в сторону и еще раз приглашаю ее войти в комнату. Сэйдж подбегает к ней, и Тиффани наклоняется, чтобы почесать ей за ухом.

Я приглашаю ее присесть.

– Что ты будешь – чай или кофе?