Книга Щитом и мечом - Дмитрий Дашко

Чего они не поделили – сказать сложно. Очень похоже на то, что бросали жребий, а теперь оспаривали результаты.

Кончилось тем, что тот, который в кирасе, скрылся в кабаке, а его собеседник, по-солдатски взяв мушкет на плечо, вроде бы стал караулить. Кстати, в нём мы опознали того самого предателя – Картанеева.

Со слов целовальника выходило, что вся шайка любит проводить вечера в кабаке, а днём разбойники отсыпаются где придётся. Что ж, тем лучше для нас: куда проще собрать банду в одном месте, чем гоняться за ними по всей деревне, а она отнюдь не была маленькой. Самих разбойников насчитали около десятка. Одиннадцатым был Сапежский, которого я так и не увидел, но из подслушанных разговоров выходило, что атаман внутри. И это тоже было нам на руку. Лишь бы всё прошло, как задумано!

Десятка два драгун, взятые мной на дело, стоически терпели многочисленные укусы комаров. Эти твари ближе к вечеру как с цепи сорвались, норовя сожрать нас заживо. Мы старались громко не хлопать, чтобы не привлечь внимание разбойников, а уж про то чтобы при помощи дыма и костра попытаться выкурить кровососов, речь и вовсе не шла. Что там костёр! Я перед отправкой лично проверил каждого из драгун, запретив брать с собой трубки и курительные принадлежности. Правда, капрал захватил какую-то мазь, которая с его слов отгоняла насекомых, но мне она почему-то не помогала. И не только мне. Через какое-то время капрал в сердцах заявил, что этой мазью только колёса смазывать и выкинул народное средство в кусты.

Местечко Овсей подобрал хорошее. Отсюда мы могли наблюдать за всей деревней, зато нас не видел никто.

Солдатское ремесло приучает к терпению, потому никто не ворчал: многие попросту дремали, положившись на часовых и начальство, в полусне отмахиваясь от комаров. Мне бы такую выдержку и железное спокойствие! В отличие от солдат, я будто на шиле сидел, постоянно ёрзал и с огромным трудом давил нарастающее желание, не дожидаясь сигнала (что он тянет, этот Овсей!), погнать бойцов в атаку. Но… стискивал зубы, грыз травинки и держался.

А в кабаке тем временем разворачивалась гулянка. До нас долетали обрывки царившего веселья: пьяные выкрики, женское повизгивание (не всегда недовольное, кстати), нестройное пение, дикий хохот. Порой двери приоткрывались, выпуская наружу желающего освежиться на воздухе (в кабаке дым коромыслом), а то и просто справить нужду в ближайших лопухах.

При этом никто не спешил сменить караулившего этот вертеп Картанеева. Видели бы вы при этом его глаза! Да в них, наверное, застыла тоска всего мира!

Смех смехом, но для нас Картанеев становился большой проблемой. Вряд ли он позволит кабатчику спокойно подавать знаки. Наверняка встревожится и поднимет тревогу.

Но Овсей, как выяснилось, продумал и это. Какая-то пигалица (та самая племяшка, о которой он рассказывал?) вышла из кабака с внушительного размера ендовой[16] и преподнесла её Картанееву. У того, видать, давно горели трубы, он враз забыл о службе, поднёс чашу ко рту и вернул только пустой. Смачно рыгнул, вытер рот и снова взвалил фузею на плечо. Уверен, по усам ничего не текло, всё в рот попало.

Марфинский медикус сказал, что его зелье начинает действовать через час-полтора. Картанеев заклевал носом раньше. То ли устойчивость меньше, то ли доза была лошадиная, но довольно быстро он привалился спиной к кабаку и захрапел. Я напрягся: вдруг кто-то выйдет с проверкой и заподозрит неладное?

Волнения оказались напрасными. Про Картанеева забыли. Ну… раз пошла такая пьянка, всё естественно.

– Смотри, Петь, целовальник, – толкнул меня в бок Ваня.

– Вижу.

Овсей был не один, он вывел с собой племяшку. Склонившись над ухом, пошептал, после чего пигалица убежала. Я перевёл дух: не лучшая идея проводить операцию в кабаке, в котором находится ребёнок – всякое бывает, можем ненароком зацепить или того хуже.

Поозиравшись, Овсей запалил факел, помахал, как договаривались, и затушил в бочке с дождевой водой.

– Мавр сделал дело, – тихо произнёс я. – Мавру пора сматывать удочки.

Будто услышав, Овсей потрусил на другой край деревни.

– Капрал, поднимай людей, – приказал я. И вполголоса добавил для Ивана:

– Дискотека начинается!

Наверное, мне стоило бы проявить героизм и первым ворваться в кабак, но солдаты предусмотрительно оттеснили меня, так что внутри я оказался в числе последних. Иван, и тот меня опередил и сейчас командовал на пару с капралом.

Глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к сумраку. Кабак освещали всего несколько лучин. Слабые огоньки трепыхались от сквозняка и человеческого дыхания.

Воняло страшно: какой-то кислятиной, годами немытым телом, портянками, гнилой едой… На лавках, а то и на холодном земляном полу вповалку лежали спящие люди: и разбойники из шайки Сапежского, и деревенские бабы, выбранные ими для понятного развлечения. Солдаты быстро и толково обыскивали бандитов, изымали оружие, а затем поодиночке выносили на улицу, где вязали их будто снопы. Баб не трогали. Потом мужья придут, разберутся, чьи «сокровища». Эх, сколько сегодня кос повыдерут, сколько палок переломают! Хотя, надо признаться, нравы у пейзан достаточно простые. Тот же Овсей, когда в дороге снова жалился о своей беде, больше о дочке сокрушался, мол «с бабы не убудет, а девку попортят, потом замуж не выдать». Хотя, коль есть приданное, так и с нагулянным пузом возьмут. Рядовое событие.

Всё шло гладко, даже слишком. Верный признак грядущих неприятностей. Добрая половина разбойников уже была «упакована» снаружи, но атамана пока не нашли.

– Надо бы воеводу вызволять, – потормошил меня Ваня.

– Бери двух солдат и иди за ним.

Мы уже знали, где искать: при кабаке стояла клетушка, под ней холодный и мокрый подвал. Ключ затерялся, пришлось сбивать замок. Солдаты разыскали увесистую кувалду и с её помощью освободили воеводу.

Увидев его, я едва не ахнул. На Фёдора Прокопича было жалко смотреть: одежда рваная, ноги босые (разбойники первым делом стащили с него сапоги, ничего не предложив взамен), опухший, лохматый, в неровной слипшейся бородке солома и мелкие травинки, весь синюшный и дрожащий. Он еле стоял на ногах, если б не помощь подхвативших его по бокам драгун, давно бы упал.

Фёдор Прокопич тяжело поднял голову. Увидев меня, заплакал, не веря своему счастью.

– Ы-ы-ы! Голубчик мой! Как же я тебя заждался! – он распростёр руки и полез обниматься, забыв, что не так давно по его милости я сам находился под арестом и едва не оказался в руках палача. Но сейчас во мне не было ненависти или обиды.

Пока воевода мял и слюнявил мою одежду, солдаты участливо кивали и прятали глаза.

Отстранив его, я распорядился, чтобы Фёдора Прокопича отвели в избу поприличней: отогреть и успокоить. Там, глядишь, передадим в заботливые руки супружницы. Она и приведёт несчастного узника в надлежащий порядок.