Книга Тэмуджин. Книга 2 - Алексей Гатапов

Тэмуджин узнал в приближающемся всаднике Унэгэна, того, который снаряжал его на охоту и выдавал ему оружие. Приблизившись, тот пристально всматривался в него, оглядывая с ног до головы, и было видно, что сильно удивлен.

«Он тоже все знает, – подумал Тэмуджин. – Не то по-другому смотрел бы… что он, не видел людей, которые потеряли лошадь?… Другой стал бы смеяться надо мной, а этот нет, он все знает…»

– Что с конем? – спросил Унэгэн, все еще удивленно оглядывая его.

– Деревом придавило, – сказал Тэмуджин и подал ему седло с уздой.

Он крепко взял под уздцы норовистого буланого коня, закинув поводья ему на шею, крепко схватился за гриву и взобрался в остывшее на морозе седло. Повернул и первым поскакал в сторону толпы нойонов.

Таргудай встретил его с настороженным и, как показалось Тэмуджину, растерянным взглядом.

– Сын Есугея на облавной охоте потерял коня, – напряженно усмехнулся он. – Что случилось?

– Сухое дерево упало прямо на меня, – невозмутимо глядя ему в глаза, произнес Тэмуджин. – Коня придавило, а я жив остался…

– Коня насмерть придавило, а ты жив остался? – удивленно переспросил Таргудай.

– Ему суком переломило хребет, он не мог встать на ноги, и я его зарезал, – сказал Тэмуджин, запоздало вспомнив, что забыл свою мадагу помазать кровью и тут же решая: «Скажу, что снегом вытер».

Таргудай молчал, глядя на него. Нойоны и нукеры, примолкнув, выжидательно посматривали на них обоих. В толпе позади других нойонов Тэмуджин заметил потупленные лица детей Хутулы, еще дальше – испуганное лицо Даритая, злобно нахохлившееся, темное от мороза – Бури Бухэ.

– Зарезал, говоришь? – спросил Таргудай. – А чем ты его зарезал?

– Мадагой…

Таргудай, помедлив, подозрительно глядя на его мадагу, сказал:

– А ну, покажи его.

Тэмуджин вынул лезвие из ножен.

– А почему он у тебя чистый?

– Я его протер снегом.

Таргудай снова помолчал, давя на него тяжелым бычьим взглядом. Тэмуджин сидел в седле, удерживая нетерпеливо переступавшего ногами коня и смиренно потупив глаза.

– А десятник тебя видел?

– Нет. Я не стал докучать ему с этим делом… облава уже спускалась вниз и наши двинулись вперед, ему уже не до меня было. А я снял седло с коня и пошел к вам.

– Дух у парня есть, – наконец облегченно усмехнулся Таргудай и затем расхохотался. – Его только что чуть насмерть не задавило, а он снегом чистит свой нож от лошадиной крови. Да, это истинный монгол, что вы думаете?

Он обернулся к другим нойонам и те, соглашаясь с ним, замотали лисьими, выдровыми и росомашьими шапками, загомонили:

– Есть, есть мужской дух у парня…

– Хоть плохой, а свой…

– На войне такой пригодится…

– Ладно, – Таргудай прервал смех, похолодев лицом, и обернулся к Унэгэну. – Возьми с собой нескольких рабов и поезжай по его следу. Рабы пусть вытаскивают коня и режут себе на корм, а ты найди десятника и хорошенько поговори с ним, спроси с него: почему он не смотрел за моим племянником, почему допустил такое, а потом мне скажешь… Понял?

– Понял, – тот повернул коня в сторону толпившихся неподалеку пеших людей.

– А ты, – Таргудай снова повернулся к Тэмуджину. – Сегодня побудешь здесь, а завтра снова пойдешь с загонщиками. Ты еще молод, чтобы стоять с нами и ждать готовой добычи, должен еще побегать на благо племени.

Тэмуджин поклонился ему и отъехал в сторону киятских нойонов.

Даритай при его приближении беспокойно забегал глазами, суетливо толкнул коня гутулами, трогая в сторону детей Хутулы. Бури Бухэ сидел на своем знакомом Тэмуджину вороном жеребце, хмуро опустив покрасневшие веки, и не поднял взгляда, когда он подъехал и встал рядом с ним.

– Хорошо ли живете, дядя Бухэ, – негромко сказал ему Тэмуджин.

– Неплохо, – пробурчал тот под нос и тронул коня на шаг вперед, показывая, что не желает больше разговаривать.

«Не хотите со мной связываться, – уязвленно подумал Тэмуджин. – От страха перед Таргудаем потеряли стыд… Ладно, сейчас и мне не до этого… – он силой заставил себя думать о другом: – Завтра мне снова идти с загонщиками, а там… Падающих деревьев, наверно, на этот раз уже не будет, но все же буду держаться на виду у загонщиков, а при людях они меня не тронут».

Переведя дух, отдышавшись от пережитого волнения, он застыл в седле, радуясь выпавшему на короткое время покою и давая отдых своему усталому телу.

С бесстрастным, равнодушным видом глядя вперед, на поднимающуюся в горы тайгу, он со стороны чувствовал на себе любопытные взгляды родовых нойонов, и решал: «Ночью буду за одним костром с Таргудаем, сейчас при нем, пожалуй, будет безопаснее, чем даже с родными дядьями – при них и резать будут, а они промолчат…»

XIV

Оэлун сразу осознала то, какое облегчение для всей семьи принес Тэмуджин, предав казни сводного брата. Она и до этого, видя, как безумствует в неуемной злобе Бэктэр и то, какой раскол он вносит в семью в эту трудную пору, и с ужасом гадая, к чему со временем все это может привести, не раз ловила себя на мысли о том, что прибрал бы уж к себе этого сына отец его Есугей.

Хоть и ругала она беспощадно Тэмуджина и Хасара в тот день после убийства, не умолкая до самого заката и бросая в них самые жестокие обвинения, делала она это лишь для Сочигэл и Бэлгутэя, жалея их, а сама чувствовала на сердце лишь облегчение: теперь ее семье уже не грозит распад.

Сочигэл, узнав о случившемся от Бэлгутэя, с плачем прибежавшего к ней тогда с той злополучной поляны, целый день безутешно провыла, валяясь на истоптанном травянистом полу в молочной юрте. Все остальные в большой юрте снаряжали Бэктэра в дорогу и слышали ее – порой им казалось, что волчица поселилась у них во втором доме, так сходен был ее тоскливый плач с воем дикого зверя.

Ночью Сочигэл, придя в большую юрту и сидя рядом с Бэктэром, готовым в путь к отцу и в черном бархатном халате восседающем за накрытым столом, она одна выпила средний туес арзы. И сквозь неумолчный плач говорила Бэктэру:

– Прежде я тебе говорила не показывать своего нутра перед отцом Есугеем, предупреждала, что казнит, не пожалеет. А оказалось, что опасаться надо не его, а сына… Я не заметила этого зверя, не уберегла тебя… Теперь, когда придешь к отцу, служи ему верно, другого пристанища у тебя нет… А я твоему отцу скажу, что и он виноват в том, что случилось, пусть он себя винит…

Оэлун, сидя на своем месте и молча слушая ее, думала про себя: «Глупая женщина, она и в тот мир хочет перебросить этот спор…»

Сочигэл с той поры сникла, замкнулась в себе и почти ни с кем не разговаривала – даже со своим младшим сыном Бэлгутэем. Она пристрастилась к вину: как только накапливалось немного хурунги, не дожидаясь Хоахчин, она сама принималась ставить котел. Выгнав сколько-нибудь архи, пила его тут же, горячим, быстро пьянела и болтала обо всем подряд, заговаривалась, бессвязно бормоча себе под нос. В остальное время целыми днями в молчании просиживала у очага без дела, все думала о чем-то своем, тупо глядя на безмолвную пляску огня в костре. Раньше нарядная и прихотливая к себе, теперь она ходила в одном и том же старом замаранном халате, несмотря на то, что в сундуках у нее до сих пор еще хранились нетронутые шелковые и бархатные наряды, густо пересыпанные засохшими цветками пахучих горных трав.