Книга Экипаж - Даниил Любимов

Отец сел рядом и обнял Алексея. Тот, не проснувшись, положил ему голову на плечо, как мальчишка. И нежность, невероятная нежность и любовь к сыну окатили его от седой лысеющей макушки до кончиков пальцев на ногах. Он погладил Алешку по голове. Тот не проснулся, лишь плотнее прижался к нему. Отец не стал будить сына и остался сидеть рядом, боясь пошевелиться и потревожить его сон.

* * *

Спустя три дня герои Гущин и Зинченко стояли в кабинете Шестакова. В обычной гражданской одежде, без всяких парадных форм и знаков отличия. Шестаков тоже стоял, смотрел на них и чеканил:

– Беспримерное мужество и героизм, проявленные при спасении российских и иностранных граждан из зоны бедствия, а также мастерство, с которым была произведена посадка аварийного судна…

Он выдержал паузу, поднял глаза, посмотрел в мужественные лица и продолжил:

– …не являются достаточными причинами для того, чтобы пилот Леонид Зинченко и пилот-стажер Алексей Гущин продолжали работу в нашей компании…

Он потряс перед собой двумя личными делами – Зинченко и Гущина. Те отлично понимали, что происходит – в кабинете Шестакова сидел Петрицкий с помощником и еще парой людей в костюмах. И Шестаков сейчас играл для них. Это был ими организованный спектакль, и Шестаков не мог устанавливать свои правила. Мысленно вздохнув, он закончил фразу:

– Ввиду грубейшего нарушения инструкций и вопиющего отношения к отдельным… гражданам. От лица компании я приношу извинения.

Чиновник и его сопровождавшие встали, и Петрицкий одобрительно сказал:

– Ну, все правильно.

Шестаков молчал. И хотя получил одобрение от столь высокопоставленного человека, угодил ему, услужил, чем в дальнейшем можно было воспользоваться, никакой радости он не чувствовал. Какая, к черту, радость, если он терял двух лучших летчиков компании? Не просто лучших – асов, переплюнувших западных профессионалов.

Эта история послужила примером и самому Шестакову. Он вспомнил, что тоже летчик, а не просто директор-теоретик. Поступок своих пилотов сам Шестаков считал сопоставимым с подвигами лучших героев-летчиков страны – Чкалова, Кожедуба, Покрышкина… Тех, кто не просто мастерски управлялся с крылатой машиной – этому при желании и научиться можно, – а тех, кто готов в роковую минуту не колеблясь рискнуть своей жизнью ради спасения других. Шестаков не кривя душой перед самим собой подумал, что не уверен, способен бы оказался сам поступить так же. Они – смогли.

Таких единицы, таких надо беречь. Но Петрицкий так не считал. Он и имен-то национальных героев наверняка не знал, для него они, наверное, тоже были никто. И он искренне полагал, что великие люди – это вот такие, как он. Остальные – мусор.

Однако чиновник вдруг остановился перед Зинченко, глядя на него оценивающе.

– Говорите, этот – летчик хороший?.. – спросил он у Шестакова. – Может, в порядке исключения – строгий выговор и оставить пока?..

Шестаков промолчал. Что он мог сказать? Они оба были хорошими. И этого слова было недостаточно. И по справедливости оставлять нужно было обоих. Любая авиакомпания была бы счастлива иметь таких сотрудников. Но Шестаков молчал. Он знал, что ни Зинченко, ни Гущин не останутся. Он уже это знал…

– Короче. Желаю дальнейшего процветания на благо России, – заключил чиновник и двинулся на выход.

Гущин и Зинченко молча вышли из аэропорта. Ко входу подъехал кортеж с мигалками. Двери распахнулись, и к машинам направился Петрицкий со своей камарильей.

– Подожди-ка, – бросил Зинченко Гущину.

– Леонид Саввич! Да не надо у него ничего просить, не унижайтесь! – попытался удержать Зинченко Алексей, думая, что тот собирается договориться с Петрицким миром.

Но Леонид Саввич не остановился. Он быстрым шагом подошел к Петрицкому, когда тот уже собрался садиться в лимузин.

– Ну? Что? – недовольно повернулся он к Зинченко.

– Извиниться хочу, – проговорил Леонид Саввич, глядя в сытое самодовольное лицо.

– Стыдно? – одобрительно ухмыльнулся Петрицкий.

– Стыдно, – подтвердил Зинченко. – Стыдно, что он, а не я вам по морде заехал.

Петрицкий побагровел, резко нагнул голову, и, садясь в машину, бросил помощнику:

– В министерство!

В ярости он плюхнулся на сиденье, а помощник хлопнул дверью. Кортеж отъехал.

К Зинченко подошел Гущин, тронул за плечо.

– Вот, пришлось извиняться за тебя, непутевого, – выговорил ему Зинченко, пряча улыбку.

Он был доволен. Даже невзирая на то что их, можно сказать, выгнали из авиакомпании. Доволен, потому что впервые за много лет поступил не так, как послушная марионетка, а так, как сам считал нужным.

По взгляду Алексей понял, что в Зинченко произошел какой-то важный перелом, но не стал ничего спрашивать. Они стояли друг против друга и были сейчас так одиноки – и так вместе, что смутное грядущее не пугало обоих. Зинченко хлопнул Гущина по плечу, и они пошли к выходу из аэропорта…

Шестаков стоял у окна своего кабинета и смотрел на две одинокие фигурки на опустевшей площадке. Кортеж с мигалками уносился прочь… На душе у Шестакова было тоскливо, будто совершил какую-то подлость. Но пойти против Петрицкого, нарушить собственную вполне благополучную и устоявшуюся жизнь он не мог.

Кто переживал уход Зинченко и Гущина как трагедию, так это Михаил Палыч Смирнов. Ходил к Шестакову, ругался, заступался, грозился лично наведаться к Петрицкому и все высказать этому зарвавшемуся чинуше и даже готов был уйти сам. Шестакову большого труда стоило остановить Смирнова. И сейчас он воспринимал ситуацию как свою личную трагедию, потому что знал: у Смирнова хватило бы мужества осуществить то, что он озвучил, а у него – нет. Он был стар, он был слаб…

И все-таки Шестаков оставался человеком, а не только директором крупной частной авиакомпании. Он сел за стол, нажал кнопку вызова. Появился помощник с папкой.

– С «Аэрофлотом» соедините меня, – Шестаков указал пальцем вверх.

Помощник кивнул и быстро нажал нужные кнопки. Шестаков заговорил:

– Алло! Товарищ большой начальник лучшей авиакомпании страны? Ну, здорово. Ага, держим равнение на вас. Слушай-ка, вы летчиков сейчас набираете?.. Есть тут два кандидата для вас… Как говорит один мой хороший знакомый, вместо рук у них крылья!..

* * *

Не прошло и двух недель, как Михаил Павлович Смирнов шел по длинному коридору и сквозь стеклянную дверь видел, что происходит в тренировочной. Шло обычное занятие, стояли летчики в форме, на которой гордо красовалась надпись «АЭРОФЛОТ», и тренер вел перекличку.

– Пилот Федоров! – донеслось до ушей Смирнова.

– Здесь! – ответил бойкий баритон.

– Пилот Ерыкалов!

– Здесь!

– Стажер Зинченко!