Книга Шел старый еврей по Новому Арбату - Феликс Кандель

– А когда у вас похолодает?

– А никогда.

– Введите неудобства перед будущей войной. Чтобы народ привык.

– Какие, – интересуются, – неудобства?

– Карточную хотя бы систему. Длительные перебои с продуктами питания.

– Да у нас бананы с апельсинами: рви – не хочу. Финики в рот падают безо всяких карточек, – какие тут перебои?

Вижу – не поддаются. Намекаю о врагах, с которыми столкуемся за их спинами. Угрожаю ненавязчиво.

Гляжу – обеспокоились.

– А если нападут на нас? Что тогда?

– Сражаться станете. До последнего человека.

– До последнего, – говорят, – это недолго. А дальше что?

– Протянем вам руку дружбы.

– И что в той руке?

– Не беспокойтесь. Останетесь довольны.

– Поточнее бы.

– Пришлем роту для охраны. А лучше – полк. С дивизией вам будет спокойно. Танковая армия не подведет. Баллистические ракеты не помешают.

– Но где взять на это деньги? Нам и взвод не прокормить.

– Попросите экономическую помощь.

– У кого?

– У нас.

– А чем будем расплачиваться?

– Другой экономической помощью.

Снова играю мускулами. Намекаю о санкциях. Вижу – колеблются:

– После войны станет нам лучше?

– Вряд ли. Раны придется зализывать.

– Зачем же тогда воевать? Чтобы хуже было?..

Посовещались, спрашивают:

– А если вдруг победим? Тогда что?

– Не дай вам Бог! Народ зашевелится. Вольностей потребует. Усиленного дополнительного питания. Каждому по шалашу.

Махнул на них рукой:

– Видно, нам за вас воевать. Флот подтягивать. Десанты выбрасывать. В который уж раз.

– Это, – говорят, – мысль. Вы к десантам привычные. Вам и ружье в руки.

Дикие люди…

5

Была пауза.

– Ну что ж, – разрешил неприглядный мужчина со смытым лицом. – Можешь быть народом. Только в меру.

– А мы проследим, – добавил Сиплый и пожал дипломату руку.

Руку пожал ему Сохлый.

– Он не народ, – огорчился Штрудель. – Нет, нет, и он тоже. Но кто же тогда? Кто?..

Ехали. Переживали. Глядели в окно.

– Следующая остановка: Мемориал воплощенных замыслов.

Трамвай скрежетал по рельсам, кренился на поворотах, подскакивал на стыках. С дальней скамейки доносилось отдельными вскриками:

– А также…

– А к тому же…

– Неоспоримо…

– Неопровержимо…

– Из вышесказанного…

– И нижеизложенного…

Это были Двурядкин и Трехрядкин с университетскими значками на пиджаках.

Научные работники.

Кандидатский минимум.

Сдавали минимум, получали максимум. Открытий они не делали, а занимались закрытием чужих открытий. Не успевали открыть, а они уже закрывали – мелкозубые и остроглазые, заносчивые и неуживчивые, налитые соками до беременной пузатости.

Девизом которых: "Нам и немедленно!"

Руководством к действию: "Никому и ни за что!"

Петух подсел поближе. Поближе подсел и Штрудель.

– Не народ ли вы, господа хорошие, который так усердно разыскиваем?

Ответили с готовностью:

– Народ. Лучшие его представители.

– Чем убедите?

– Доказательством от противного. Если мы не народ, то кто же?

У петуха зажегся глаз. Клюв заострился. Шпоры на ногах изготовились к бою. Гребешок набух черной кровью ярости.

– Замечательно! Просто великолепно!.. Вас-то нам не хватало.

Штрудель забеспокоился:

– Давай пересядем от них. Пересядем давай…

– Сидеть! – приказал петух и вопросил с умыслом: – Согласны ли вы, господа народ, с таким тезисом? Ничто не дано постигнуть, ибо чувства наши ограничены, разум слаб, жизнь коротка, и лучше воздержаться от всякого суждения.

– Простите, – возразил Двурядкин со свойственной ему неуемностью. – Но вы, кажется, петух, а петухам умозрения не свойственны.

– Петух, – согласился Штрудель. – И еще какой! Хоть сейчас на блюдо.

– Мой друг не ошибается, – подтвердил петух. – Однажды меня начинили каперсами с шампиньонами, подали под апельсиновым желе к столу Людовика Четырнадцатого, но я предусмотрительно исчез из-под светлейшей вилки, и бедняга Ватель, метрдотель короля, заколол себя шпагой от конфуза-огорчения.

Двурядкин с Трехрядкиным поежились на скамейке:

– С кем имеем честь?

Представился не без скромной гордости:

– Перед вами натурфилософ, хиромант и астролог, сподвижник духовных озарений доктора оккультных наук, имя которому – Филипп Теофраст Бомбаст фон Гугенгейм.

Двурядкин с Трехрядкиным хищно нацелились, сметливы, увилисты и настырны:

– Это мы опровергнем…

– Это немедленно…

– Ибо неоспоримо, что Филипп…

– Неопровержимо, что Бомбаст…

Петух переждал бурные излияния, затем продолжил:

– Не вникнуть ли нам, господа народ, в первопричины с первоосновами? В начало начал всего сущего?

– Вникали… – ответили.

– И отбросили за ненадобностью…

– Ползучий эмпиризм…

– Чувственный опыт, не более того…

– И всё же, господа народ, и всё же!.. Видна ли человеческая физиономия на диске луны? Встречаются ли планеты, сбежавшие с орбиты по собственной воле? Необходимы ли клизмы и кровопускания при заболевании чумой? Прочий увлекательный вздор, волновавший мыслителей прошлого.

Встал со скамейки неприглядный мужчина, вопросил с затаенной угрозой:

– Кто произнес это слово?

Пассажиры в едином порыве ткнули пальцем в виновников:

– Вот…

– Они-с…

– Произнесли слово – прошлое…

– Без достаточного к тому осуждения…

Мужчина подошел вплотную, сказал деловито:

– Повязочку. Позвольте повязочку на глаз.

– Зачем?

– Кто прошлое помянет. Без достаточного к тому осуждения. Таков у нас обычай: глаз вон.

Штрудель взволновался: