Книга До свидания, Рим - Ники Пеллегрино

Дети горевали искренне и безутешно. Наверное, их горе и вывело меня из оцепенения. Все эти дни я не могла плакать, теперь же глаза у меня почти не высыхали. У Пепе всегда была наготове стопка носовых платков – тщательно выглаженных и хранящих аромат пищи, которую он готовил. При виде меня Пепе доставал очередной платок из кармана и вкладывал мне в руку.

Марио Ланца оплакивали и за пределами виллы Бадольо. К воротам подходили люди и оставляли букеты с короткими грустными записками.

– Это потому, что они его любят, – промолвила Бетти, когда я рассказала ей о букетах. – Все его любят.

Шел дождь, цветы гнили, но мы не находили в себе сил их выбросить.

К нашему облегчению, вернулась мать Марио. Горе Марии Кокоцца было велико, однако она не была сломлена и быстро взяла на себя роль хозяйки. Она не сидела подолгу рядом с телом сына и тут же отвергла нелепое предложение похоронить Марио в Неаполе подле его кумира Карузо.

– Мы заберем его с собой в Америку, – решила она. – Мой Фредди возвращается домой.

Но сначала Марио отпевали в Риме, и оплакивать его вместе с нами пришло, казалось, полгорода. С самого раннего утра перед виллой начали собираться люди. Некоторые пели тихими, печальными голосами. Когда рассвело, ворота открыли, и пришедшим позволили войти, чтобы расписаться в книге соболезнований и проститься с телом. Люди проходили по дому Марио в скорбном молчании, и мы слышали только звук их шагов и странные, приглушенные рыдания.

Я закрылась с Бетти в комнате, чтобы одеть ее к заупокойной мессе. Обычно она выбирала костюм и прическу вместе со мной, но сегодня сидела за туалетным столиком, безразличная ко всему, и почти не размыкала губ, пока я пудрила ей лицо и делала макияж. Я укутала Бетти в меха, чтобы никто не заметил, как она исхудала, а ее красные, опухшие глаза спрятала за темными очками и черной вуалью. Потом я помогла мальчикам застегнуть нарядные пиджачки, а девочкам – надеть платья и повязать белые кружевные косынки. Не знаю, вполне ли они понимали, что происходит, хотя мы и пытались им объяснить.

– Вы очень красивые, – прошептала я. – Папа бы вами гордился, если б мог вас видеть.

Перед самым уходом я покрыла голову черным платком и натянула старое пальто из серой шерсти. Я должна была повсюду следовать за Бетти – носить за ней сумочку, подавать бумажные салфетки, а если понадобится, то и поддерживать, чтобы она не упала.

Утро подходило к концу, когда Марио Ланца в последний раз покинул виллу Бадольо. Гроб везли в базилику в стеклянном экипаже, запряженном четверкой вороных лошадей с плюмажами, а путь ему освещали вспышки фотоаппаратов. Вдоль улиц неподвижно стояли тысячи безмолвных людей со склоненными головами. Они его любили. Мы все его любили.

Рядом с базиликой тоже ждали фотографы, а на крыльце, перед украшенным высокими белыми колоннами входом, стояли сотни простых людей. Поддерживая Бетти одной рукой, доктор Сильвестре помог нам пробраться сквозь толпу.

Месса была длинной и официальной. Бетти отказали в том единственном, о чем она просила, – услышать пение Марио. Возможно, если бы церковь наполнили звуки его голоса, поющего «Аве Мария», мы смогли бы в последний раз почувствовать близость к нему. Но священник не согласился поставить пластинку, сославшись на церковные правила, и на мессе пел какой-то итальянский баритон с хором. Хотя пел он хорошо, все-таки это был не Марио, и нам казалось, что мы его предали.

Бетти ни на минуту не отпускала от себя детей – держала Марка за руку, брала Элизу к себе на колени. Все четверо сидели серьезные и притихшие, щеки у них блестели от слез. Рядом плакала, закрыв лицо платком, Мария Кокоцца, и пристально и непонимающе смотрел на гроб дед Сальваторе. «Фредди, Фредди, дружочек мой!» – воскликнул он, когда гроб приготовились унести.

Всю эту долгую и ужасную мессу, сидя на жесткой скамье, я пыталась представить себе наше будущее. Что станет с Бетти и детьми? Со мной? С Пепе? Теперь, когда Марио больше нет, что будет со всеми нами?

Arrivederci, Roma[51]

Все, что осталось от жизни Марио в Риме, завернули и упаковали в чемоданы, чтобы отвезти в Америку вместе с телом. Я собирала вещи Бетти с особым усердием: прокладывала платья папиросной бумагой, набивала скомканной газетой туфли и сумочки, чтобы не потеряли форму, аккуратно сворачивала шелковую и шерстяную одежду, запирала на ключ шкатулки с драгоценностями. Я пыталась представить себе то место, где их распакуют, не забывала и об американской горничной, которая увидит, как я все уложила. Я старалась, чтобы каждую вещь можно было найти в любой момент, хотя и не верила, что Бетти когда-нибудь оправится и сможет снова носить изысканные наряды.

Бетти молча наблюдала, как я работаю, и только качала или кивала головой, когда я к ней обращалась. Впрочем, я и так знала, что мне делать: теперь я подчинялась приказам Марии Кокоцца, а недостатка в них не было. Мать Марио рыскала по коридорам виллы Бадольо со списком в одной руке и шариковой ручкой в другой, убежденная, что кое-что уже расхватали на сувениры – личные вещи Марио, ноты, пластинки. Вряд ли кто-нибудь из прислуги стал бы красть у Бетти – только не тогда. Наши сердца болели за нее, а горе было еще слишком свежо.

Сама я забрала с виллы только одну вещь – нашу с Марио фотографию, которую сделали в тот день, когда девочки принимали первое причастие. Я случайно нашла ее в ящике стола, отнесла домой и спрятала в коробку со своими сокровищами, которая хранилась у мамы под кроватью. Но это не была кража – Марио ведь сам сказал, что подарит мне снимок.

Тем утром, когда я пришла домой, мама все еще спала. Разбудили ее, должно быть, мои рыдания. Я сидела и плакала, глядя на лежащую на столе фотографию. Мама подошла, обняла меня за плечи и зарылась лицом мне в волосы.

– Я раньше представляла себе, будто он мой отец, – тихо проговорила я. – Даже завидовала его детям – думала, что это самые счастливые дети на земле.

Мама крепче прижала меня к себе.

– Это было еще до того, как он приехал в Рим, до того, как я его узнала. А теперь его больше нет. Мы его потеряли.

– У него был прекрасный голос, у твоего синьора Ланца, – мягко сказала мама. – Настоящий талант. Очень жаль, что его не стало.

– Не стало не только таланта, но и человека. – Я взяла со стола фотографию. – Ее сделали недавно… В тот день я могла протянуть руку и дотронуться до него.

– Трудно в это поверить.

– Невозможно.

Мама включила плиту, чтобы сварить нам кофе, и принялась шарить в шкафу в поисках кофейных зерен и сахара.

– Ты вернулась домой насовсем? Тебя отпустили? – спросила она.

– Нет еще. Но скоро мы упакуем вещи, и мне больше нечего будет там делать.

– И чем ты займешься?

Все на вилле Бадольо задавали друг другу этот вопрос. Экономка и одна из горничных уже нашли новое место, уборщик Антонио тоже, а остальные искали.