Книга Комната спящих - Фрэнк Тэллис

– Нет, – ответил я.

– Вся американская культура полна идей контроля над человеком, промывки мозгов. Это все из-за рекламщиков. Всю нацию в параноиков превратили.

Мейтленд считал, что наркоз и электрошоковая терапия помогут избавиться от неприятных воспоминаний. Я вспомнил, как листал папку Мариан Пауэлл – бумага из ЦРУ с печатями и написанными от руки комментариями.

– Вы, случайно, не слышали про доктора Вальтера Розенберга? – спросил я.

Гримвуд удивился.

– Слышал. Он в Нью-Йорке работает. Вы что, его знаете?

– Встречались один раз.

– Сомнительный типчик. После его так называемого лечения у пациентов из памяти все подряд выпадает. А денег у этого Розенберга сколько! Спрашивается, откуда? Есть у меня знакомые адвокаты в Квинсе – молодые турки, трудностей не боятся. Специализируются на гражданских правах, теперь вот за психиатрию взялись. Пытались собрать на Розенберга компромат, хотели в халатности обвинить, но пока дело с места не сдвинулось.

Гримвуд многозначительно прищурился, давая понять, что кто-то пытается замолчать эту историю. Выдохнул облако дыма и посмотрел на меня сквозь густое коричневатое облако.

– А про Мейтленда слышали? – спросил я. – Доктора Хью Мейтленда?

– Конечно, слышал. Он, кажется, недавно умер.

– Да. Я с ним работал.

– Мои соболезнования.

– Мы были не слишком дружны. Зато с Розенбергом у Мейтленда было давнее знакомство. Он один раз приезжал к Мейтленду в больницу.

– Но Мейтленд британец.

– И что с того?

– А у меня книга про Америку.

Глава 22

Осенью Тоске предложили работу в Париже, и она согласилась. Впрочем, я и не ожидал, что наши отношения разовьются во что-то серьезное. И все же ее отъезд меня огорчил. С ней было приятно общаться, к тому же свидания вносили в мою жизнь приятное разнообразие. Но сам тот факт, что я описываю наш роман таким образом, лишний раз доказывает, что никаких чувств между нами не было. Любовью занимались формально, ни единого проблеска страсти. Не было пылких объятий, бурных восторгов и тем более искренних признаний.

Когда истек срок контракта с больницей Ройал-Фри, я устроился старшим ординатором к профессору Обри Льюису в Институте психиатрии. Он был очень важным и влиятельным человеком. В отличие от обаятельного Мейтленда с его густыми волосами Льюис был лыс и педантичен. Усы совершенно ему не шли, придавая сходство с армейским старшиной. На собеседовании вопросы сыпались градом, но я все же сумел произвести впечатление на Льюиса и выделиться среди конкурентов. И снова мне помогла работа у Мейтленда.

С тех пор каждый следующий день был похож на предыдущий. Я осматривал пациентов, проводил исследования, иногда читал лекции. Впрочем, в институте было интересно. Я чувствовал, что нахожусь в центре событий.

Отношения с Льюисом были хорошие, но лишенные теплоты – этот человек не привык демонстрировать свои чувства. Мне вообще не приходилось встречать менее демонстративного человека. Некоторым его коллегам это качество не нравилось, но после экспансивной манеры Мейтленда сдержанность Льюиса была для меня как бальзам на душу. Вскоре мне надоело каждый день ездить из Дартмут-Парк в Южный Лондон, и, сообщив богемной квартирной хозяйке, что скоро съезжаю, я собрал вещи и перебрался на Херн-Хилл.

Однажды в субботу я проходил мимо автомобильного магазина в Кемберуэлле и заметил очень интересную машину – подержанный «уолсли». Блестящий черный корпус, серебристые детали, отражавшие яркий утренний свет. Открыл заднюю дверь, рассмотрел кожаную обивку, ковролин, отделку из орехового дерева. А почему бы и нет, подумал я. Могу себе позволить.

Когда пришла весна, у меня появилась привычка отправляться в долгие автомобильные прогулки по выходным. Обычно я отправлялся на побережье, проводил по нескольку часов в Брайтоне, Маргейте или Саусенде, но время от времени бывал и на севере, в Хертфордшире или дальше. В одну из таких поездок добрался до самого Кембриджа. Приехал намного раньше, чем ожидал, и пошел прогуляться по Сильвер-стрит. И тут мне пришло в голову, что отсюда через Ипсвич можно доехать до Уилдерхоупа. Всего за два часа. Идея так и засела в голове. Я испытывал странную тягу снова увидеть Данвич, вересковую пустошь, услышать шум волн, накатывающих на гальку, посмотреть на руины больницы и предаться воспоминаниям. Возможно, отчасти мне казалось, что возвращение в Уилдерхоуп позволит наконец освободиться от прошлого и начать все с чистого листа. Уже больше года мне казалось, что жизнь моя пустая, блеклая и бессодержательная по сравнению с яркими воспоминаниями о комнате сна, Мейтленде, сестре Дженкинс, Чепмене и Джейн. Символичная встреча с прошлым поможет мне освободиться. Поставлю точку и переверну эту страницу. Плоский черно-белый мир снова приобретет объем и заиграет всеми красками.

Трудно описать, что я чувствовал, въезжая в старые ворота. Одновременно ощущал и волнение, и странное спокойствие. Оглянувшись налево, увидел лиловую пустошь. Солнце было бледным, но время от времени лучи его вырывались из-за облачного одеяла и озаряли все вокруг тускловатым светом.

Я остановил машину, выключил двигатель. Поглядев в ветровое стекло, стал осматривать то, что осталось от больницы. Центральная башня обрушилась, крыша провалилась, и через прямоугольники окон верхнего этажа можно было увидеть небо на востоке. Кирпичи местами потемнели, у фасада в беспорядке валялись обломки, подоконники заросли густым мхом. Вдруг налетел сильный ветер. С некоторым трудом открыв дверцу, я вышел, прикрыл рукой сигарету и закурил. Я снова слышал знакомые звуки шелестевших камышей. По болотистой поверхности пробежала рябь, вдалеке в небо взмыла стая птиц.

В пристройках явно никто не жил. Окна коттеджа мистера и миссис Хартли были заколочены досками, краска сильно облупилась. Велосипед едва виднелся в высоких зарослях сорной травы. Докурив сигарету, я бросил окурок на гравий и раздавил каблуком.

Зашагал по дорожке, не сводя глаз с больницы. Чем дольше я шел, тем сильнее становилась любопытная иллюзия. Казалось, я просто переставляю ноги на одном месте и никуда не двигаюсь, а расстояние между мной и больницей сокращается оттого, что она приближается ко мне, а не наоборот. У веранды я оказался быстрее, чем ожидал. Задумался, входить или нет. Скорее всего, там небезопасно, что-нибудь может обвалиться, но любопытство победило, и я шагнул внутрь. Пола не было, только голые балки, усеянные обломками и кусками досок. Вестибюль с полинявшими обоями, величественная лестница, доспехи – все это исчезло, будто в этих четырех стенах взорвался снаряд, как во время войны. Потревоженные моим приходом, чайки взлетели вверх и устроились повыше.

Лестница, ведущая в комнату сна, была разрушена, от подвала ничего не осталось. Я осторожно переступил через обломки и заглянул внутрь. Разглядел изогнутую, ржавую спинку кровати. И тут среди обгорелых кирпичей и прочего заметил нечто, заставившее мое сердце забиться быстрее. В ушах стучал пульс. Передо мной была кукла – та самая, из старинных рождественских украшений, которые Хартли отыскал на чердаке в башне. Казалось, кукла совсем не пострадала. Как это может быть, подумал я. Она должна была превратиться в пепел. Чайки хлопали крыльями, издавая резкие крики. Еще одна птица пролетела совсем низко. Я попытался спуститься, но обломки под ногой пришли в движение, и пришлось карабкаться обратно наверх. Из-за моих упражнений произошел обвал сломанных кирпичей, и, оглянувшись, я увидел, что куклу засыпало целиком. Я был уверен, что это точно была она, но упорный рационалист внутри меня уже твердил, будто это мне показалось.