Книга Письмо на небеса - Ава Деллайра

– Ты не ненавидишь меня?

– Нет.

– И не боишься?

– Нет. Я лишь хочу, чтобы ты знала, что больше не должна позволять делать с собой те вещи.

Он обнял меня, и меня прорвало. Я зарыдала.

– Как она могла оставить меня жить здесь без нее? Я так по ней скучаю. Я люблю ее. Я хочу, чтобы она повзрослела и стала той, кем должна была стать. Хочу, чтобы она взрослела вместе со мной.

Скай дал мне выплакаться, а потом увел от моста.

– Давай уедем отсюда, – сказал он, открыв дверцу пикапа.

Мы забрались внутрь и поехали обратно.

Скай вел машину на приличной скорости, но не слишком быстро. Просто идеально, всю дорогу. Как и всегда.

Искренне ваша,

Лорел

Дорогая Амелия,

Иногда кажется странным то, что солнце продолжает восходить и светить, как будто ничего не случилось. Когда я проснулась сегодня утром, птицы чирикали, как ни в чем не бывало, и на улице заводились машины. Я с трудом заснула после того, как ночью вернулась с моста, и веки еле разлеплялись. Прилагая героические усилия, чтобы вылезти из постели, я почему-то подумала о вас. О вас, на крохотном островке, на котором вы, возможно, приземлились и прожили свой век точно потерпевшая кораблекрушение.

Я представила, каково это – ждать, что кто-то тебя спасет. Складывать костры и подавать дымовые сигналы, исчезающие за облаками. Как долго вы прожили на этом островке со своим штурманом? Кто из вас умер первым, а кому пришлось оплакать другого?

На острове Гарленд, лежащем близ островка Хоуленд, на котором вы должны были в то утро совершить посадку в середине Тихого океана между Австралией и Гавайями, обнаружили свидетельства деятельности человека. Там нашли куски оргстекла, сходного с тем, что было вставлено в окно вашего самолета, каблук от туфли, может быть принадлежавшей вам, птичьи и черепашьи косточки, кострище, осколки от бутылки из-под кока-колы, видимо, использовавшейся для того, чтобы вскипятить воду. А потом, совсем недавно, отыскали куски разбитой баночки из-под крема для разглаживания морщин, такой формы и размера, какие делали в то время, когда вы были живы. Все знали, что у вас есть морщинки, от которых вы хотите избавиться.

Одеваясь, я думала об этой маленькой баночке, оставленной как доказательство. Она казалась мне очень хрупкой в сравнении с вашим волевым лицом, смело обращенным к миру.

В школе этим утром уже все знали о том, что Натали с Ханной целовались на вечеринке. Я видела, как Ханна шла по коридору, и один из футболистов крикнул ей вслед:

– Не хочешь устроить тройничок?

– Две пары грудей лучше, чем одна, – добавил его друг.

Велев им заткнуться, я поспешила за Ханной, но она повернула за угол и быстро ушла.

На английском Натали сидела весь урок, натянув на голову капюшон толстовки, а после звонка вскочила и ушла до того, как я успела с ней заговорить.

На обеде наш стол пустовал. Я с минуту постояла рядом с ним, не зная, куда идти, затем села у забора, как делала раньше. Глядя на набухшие зеленые почки, я вспоминала, как в начале года смотрела на опадающие с деревьев листья.

Ко мне подошел Скай и протянул печенье с арахисовым маслом.

– Держи, – сказал он. – Я подумал, что ты не откажешься.

– Спасибо, – поблагодарила я, улыбнувшись ему.

Я взяла у него печенье, и когда он сел рядом, отдала ему половину. Так мы и сидели там, молча хрустя печеньем.

После школы я позвонила тете Эми и сказала ей, что у меня групповое занятие, а потом меня подвезут. Я торчала в библиотеке так долго, как только могла, думая о Натали с Ханной, о Мэй и о вас на вашем островке. Я думала о том, как изо всех сил старалась быть храброй в этом году. Но, может быть, я все время делала это неправильно? Есть огромная разница между тем риском, из-за которого можно сгореть дотла, и тем, на который шли вы, и благодаря которому о вас узнал весь мир. Когда стало темнеть, я вернулась домой к тете Эми. Глубоко вздохнув, повернула дверную ручку. Тетя дожидалась меня на диване. На сервировочном столике лежал разрезанный пополам сэндвич с салатом и майонезом.

– Хочешь есть?

Я хотела сказать «нет» и уйти в свою комнату, но при виде лежащего в ожидании меня сэндвича почувствовала грусть и одновременно любовь к тете Эми. Поэтому бросила рюкзак у двери и села рядом с тетей.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Я думала, она начнет с молитвы, но вместо этого она сказала:

– Лорел, вчера вечером ты была так расстроена. Я переживаю за тебя.

– Сегодня мне уже лучше, – осторожно подбирая слова, ответила я. И это не было ложью.

– Я знаю, что ты скучаешь по Мэй. И знаю, что ты восхищалась ею. Но я вижу, что ты становишься самой собой, Лорел. И горжусь тобой. Как и наш Спаситель Иисус. – Она сжала мою ладонь, посмотрела мне в глаза и добавила: – Как и Мэй, которая глядит на нас с небес.

Хотя я все еще не знала, почему тетя Эми гордится мной, и сомневалась, что мной гордится Иисус, мне было приятно слышать такое о Мэй.

Как вы провели последние мгновения своей жизни, Амелия? Смотрели ли вы на облака, в которых когда-то парили? Задавались ли вопросом: вернетесь ли вы в свои любимые небеса, чтобы провести там вечность?

Искренне ваша,

Лорел

Дорогой Джим Моррисон,

Вы однажды сказали: «Друг – тот, с кем ты можешь быть самим собой, свободный выбирать, что чувствовать, а что – нет. Позволить человеку быть самим собой – вот истинная дружба». Спасибо вам за эти слова, потому что я как раз и размышляю над этим. Мне кажется, я долгое время пыталась заставить себя чувствовать то, что должна, вместо того чтобы быть самой собой.

После случившегося на вечеринке я до боли скучаю по Натали и Ханне. Прошла неделя, а они избегают меня и друг друга, и вообще всех.

Придя сегодня – в понедельник – в школу, я увидела, как Ханна на стоянке выходит из черной машины с серебристой пассажирской дверью. Она развернулась помахать водителю и покачнулась оттого, что ее шпилька попала в трещину асфальта. Прощальный жест должен был выйти кокетливым, но Ханне едва ли он удался. Проследив за ее взглядом, я увидела его – Блейка из горного домика. Он вырулил со стоянки, объезжая минивэны и машины родителей, приехавших за детьми, и влился в уличное движение.

Заметив, что я иду к ней, Ханна посмотрела на меня так, будто всей душой желала, чтобы я исчезла. Она была накрашена сильнее обычного, рыжие кудри раскрутились, на щеке красовался нарисованный тенями синяк.

– Привет, – сказала я.

– Привет.

– Это был Блейк?