Книга Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков

2) На этом митинге, состоявшемся вечером 3 июля, я не только не призывал к вооруженному выступлению в Петрограде для ниспровержения Временного правительства, а, напротив, всеми силами удерживал товарищей-кронштадтцев от немедленного выступления в Петрограде. В моей речи я сослался на недостоверность сведений о выступлении петроградских воинских частей и сообщил только что полученное по прямому проводу от товарища Каменева известие, что если даже первый полк выступит на улицу, то у Таврического дворца наши партийные товарищи предложат ему мирно и организованно вернуться в казармы. В заключение я подчеркнул, что во всяком случае речь может идти только о мирной демонстрации и ни о чем ином. Тут же на митинге мне стало ясно, что мы в силах лишь отложить выступление, но бессильны отменить его. Самое большее, что мы могли сделать, — это придать движению формы мирной, организованной демонстрации.

3) Я не являюсь и никогда не был председателем Исполнительного комитета, а состою товарищем председателя Кронштадтского совета рабочих и солдатских депутатов.

4) На вечернем и ночном заседаниях Кронштадтского Исполнительного комитета, когда был решен вопрос о выступлении, я также не председательствовал, но принимал в заседании самое активное участие, высказывался в пользу демонстрации.

5) Резолюция Кронштадтского Исполнительного комитета об участии в демонстрации была подписана мною, как товарищем председателя Совета и рассылалась по частям от имени Исполнительного комитета, но ни в коем случае не от имени начальника морских сил, который к этой операции совершенно непричастен.

6) Утром 4 июля части гарнизона, собравшиеся на Якорной площади, уже имели определенное намерение выступить, и мне, так же, как и товарищу Рошалю, не было надобности произносить речи с призывом к вооруженному выступлению. Моя задача сводилась лишь к тому, чтобы разъяснить многотысячным массам, собравшимся на площади, смысл и задачи нашего выступления. Я обстоятельно объяснил, что, согласно решению Кронштадтского Исполнительного комитета, мы выступаем исключительно с целью мирной демонстрации для выражения нашего общего политического пожелания о переходе власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов. Оружие берется нами только для демонстрации нашей военной силы, для наглядного обнаружения того огромного числа штыков, которое стоит на точке зрения перехода власти в руки народа. Точно так же это оружие может пригодиться и как средство самозащиты на случай возможного нападения со стороны темных сил. Я тут же указал, какое видное влияние оказывает первый выстрел, всегда наводящий общую панику, и распорядился, чтобы товарищи не подавали ни одного выстрела, а во избежание несчастного случая всем товарищам винтовки иметь незаряженными.

7) Совершенно неверно, что „руководителями этого выступления были Раскольников и Рошаль“. Кронштадтский Исполнительный комитет, а вслед за ним митинг на Якорной площади ранним утром 4 июля избрали для общего руководства мирной демонстрацией особую организационную комиссию, состоявшую из 10 человек. Но подавляющее большинство членов этой комиссии в целях единовластия просило меня взять на себя главное руководство всей демонстрацией. Я согласился и таким образом, являясь единоличным руководителем, всю полноту и всю тяжесть ответственности за руководство вооруженным выступлением кронштадтцев должен нести только я один. Товарищ Рошаль в этой демонстрации играл не большую роль, чем всякий другой ее участник, и потому вся ответственность товарища Рошаля должна быть снята и целиком переложена на меня.

8) В официальном сообщении говорится о попытках кронштадтцев арестовать министров, но не упоминается о том, что в освобождении В.М. Чернова принимали участие товарищ Троцкий и я.

9) В заключительной части официального сообщения после перечня одиннадцати фамилий, в том числе и моей, говорится о нашем „предварительном между собой уговоре“. По этому поводу могу сказать только одно: тов. Ленин, Зиновьев и Коллонтай мне хорошо известны как честные и испытанные борцы за революционное рабочее дело, в абсолютной безупречности которых я ни на одну минуту не сомневаюсь. Партийные дела заставляли меня поддерживать с ними самые тесные и непосредственные сношения. Но Гельфанд-Парвус, Фюрстенберг-Ганецкий, Козловский и Суменсон мне совершенно неизвестны. Ни одного из них я даже ни разу не видел, ни с кем из них абсолютно никогда и равно никаких связей я не имел. Наше дело руководителей демонстрации, равно как и дело товарища Ленина, Зиновьева и Коллонтай, за волосы притянуты к делу Парвуса и его коммерческих компаньонов, на которых я вовсе не хочу набрасывать тень, но с которыми мою связь установить совершенно невозможно, так как этой связи никогда не было.

10) Ни с какими агентами „враждебных“ или „союзных“ государств я никогда ни в какие соглашения не вступал и впредь вступать не намерен.

11) Ни от каких иностранных государств, ни от каких частных лиц денег на пропаганду или на что-либо иное не получал. Единственным источником моего существования является мое мичманское жалованье: 272 рубля в месяц.

12) С призывом „к немедленному отказу от военных действий“ я никогда и ни к кому не обращался. Напротив, всегда и всюду подчеркивал, что эта грабительская империалистическая война может быть закончена лишь организованным порядком, а ни в коем случае не втыканием штыка в землю.

13) В вооруженном восстании 3–5 июля не участвовал хотя бы по той простой причине, что этого вооруженного восстания вовсе даже и не было.

14) Никакого отношения к „самовольному оставлению позиций“ на каком бы то ни было фронте никогда не имел и не имею. Вообще, все эти утверждения заключительной части сообщения совершенно голословны, не связаны с предстоящим текстом, касающимся меня, и напоминают скорее статью Алексинского, чем официальный документ. Естественно, к чему я причастен, — мое участие в подготовлении и руководстве мирной вооруженной демонстрацией, — я правдиво разъяснил в моих показаниях военно-морскому следователю подполковнику Соколову, но составитель формального сообщения, к сожалению, не потрудился ими воспользоваться.

Не откажите, Господин Прокурор, настоящее мое разъяснение довести до сведения печати.

Выборгская одиночная тюрьма. („Кресты“.)

22 июля 1917 г. Мичман Ильин (Раскольников)».[158]

Конечно же, господин прокурор отказал. Точно так же, как остались в протоколе, не преданные огласке, объяснения A.M. Коллонтай: «Я лично никогда к братанию на фронте не призывала, относясь к нему скептически, считая центром тяжести работы на пользу скорейшего заключения мира — работу в тылу, но возможно, что где-нибудь я и призывала к братанию, проводя всецело лозунг партии, отличая при этом, что инициатива братания исходит от французов и англичан, которые первыми бросили этот лозунг братания». Не услышали голоса за пределами тюремной камеры добровольца 1916 года, окончившего Павловское военное училище, прапорщика В.В. Сахарова: «Что касается агитации против наступления, то, как все интернационалисты, я считал наступление вредным для дела развития демократического движения в Европе, которое вернее всего может привести к миру, и именно к миру, нужному для демократии всех стран. Но когда наступление было решено, я высказывал тот взгляд, что ни один полк не имеет права отказываться идти в наступление, иначе он расстроит фронт. Я много раз вполне определенно подчеркивал это, указывая вместе с тем, что прорыв нашего фронта, наше поражение тяжко ляжет на страну, что оно отдаст нас всех во власть германской буржуазии, тогда как наша задача — борьба со всякой буржуазией, и в том числе и с германской… Мне, как члену партии и члену… большевистской фракции, известно, что 3 июля большевики, члены партии, а значит, и члены Военной организации, должны были согласно инструкции от партийных центров удерживать массы от выступлений и так на самом деле и действовали…» Не узнал обыватель, почему 4 июля «Правда» вышла с «белой плешью», по словам Луначарского, на первой полосе. Конечно, было ясно, что редакция вынужденно сняла запрещенный цензурой какой-то материал. Но что это был за материал и почему его сняли, для многих оставалось тайной. Александров же, допросивший 25 июля 1917 года Луначарского, об этом знал. Его постановление, преданное огласке, должно было получиться совершенно иным, учти следователь как уже упоминавшиеся «секретные» факты, так и объяснение Луначарского по поводу «белой плеши» в газете «Правда» на первой полосе: «Совместно с т.т. Троцким, Зиновьевым и Каменевым мы выработали короткое воззвание, воспрещающее именем Ц.К. всякое выступление на 4 июля, которое и было отправлено немедленно в типографию газеты „Правда“ для напечатания на первой же странице…» Попутно Луначарский заметил, что в официальном сообщении, кроме извращения основной сути событий, допущены даже мелкие, но существенные для участников ошибки, касающиеся их фамилий. К примеру, настоящая фамилия Зиновьева — Радомысльский, а «вовсе не Апфельбаум[159]».