Книга Последний сон разума - Дмитрий Липскеров

Лишь на третьем году лагерей, всего один раз за десять лет, за огромные деньги, скопленные втайне, ему доставили с воли знакомый фугас.

Всех прихлебателей Митя послал на три буквы и наполнил алюминиевую кружку до краев. Только он поднес ее ко рту, только вдохнул масляный аромат, как в барак вошел зам. начальника зоны и, подергивая отмороженным носом, сообщил:

– Слышь, Петров, мать твоя померла!

Митя даже не моргнул. Он опрокинул в себя кружку, выдохнул, зажмурился и отвалился на нары.

– Завтра в карцер! – приказал зам. начальника зоны.

– Фугас изъять? – поинтересовался надзиратель.

– Пусть дожрет. Мать все-таки…

Протрезвел он уже в карцере, когда, студя копчик на бетоне, покрытом изморозью, вдруг вспомнил Катерину. Он вспомнил ее рыжие волосы и поднял руку, как будто хотел дотронуться до материнского запаха. Но рука черпанула пустоты, зато вдоволь – колючей морозом, пахнущей одиночеством и смертью. А еще ему представился Иван Сергеевич, отец, с грустными глазами. И спрашивал батя:

– Ты чего, сынок, топориком меня по голове-то? По лысине? У меня даже волос нету! Митька!..

Петров встал с бетона, размялся, а потом неожиданно сложился пополам, да как побежал, выставив вперед голову, да как треснулся ею о стену, отскочил, будто мячик, и рухнул на пол, окровавленный.

Он валялся почти бессознанным, но лились из похмельных глаз слезы, и сам он не знал, чего это накатило на него море…

А потом срок закончился, отмотавшись до самого кончика.

Его вызвали к начальнику лагеря.

– Скоро? – спросил полковник.

– Чего? – не понял Митя.

– К нам обратно?

– На отца вы моего похожи, – вдруг сказал Петров.

– А я здесь всем как отец! – польщенный, ответил начальник зоны.

– А я своему отцу правую долю мозга от левой отчленил.

Полковник побагровел, но сдержал себя, оставаясь сидеть в кресле.

– Значит, скоро! Ждем тебя, Петров. А уж мы постараемся, встретим тебя!..

Петров вовсе не собирался вновь попадать в зону и быть лишенным портвейна «Агдам». Он устроился работать грузчиком в магазин и таскал ежедневно из винного отдела по бутылке вожделенного напитка.

А еще Митя, проходя мимо школы, в которой когда-то учился, вдруг вспомнил про девочку Жанну и про то, как она выпрыгнула из окна. Он был уверен, что восьмиклассница воспользовалась его советом и превратилась в голубку, чтобы наложить на голову своему отцу-истерику.

– Гадина! – выругался Петров.

Ему вдруг показалось, что он любил ее, а она сбежала таким способом от него и теперь летает где-нибудь под голубым небом, а он через день валяется в луже из собственных отходов.

– Гадина! – озлился Петров вовсе и, дойдя до магазина, вытащил из кармана катушку суровых ниток и сплел из них ловушку, в которую накрошил щедро хлеба.

Этим днем он впервые оторвал голубю голову. Продавщицу колбасного при этом вывернуло селедкой, а сам Митя долго смотрел на свою руку, в ладони которой поместилась сизая головка с радужными глазами.

– Жанна, – произнес Митя и, размахнувшись, забросил голубиную голову за забор.

– Займись сексом! – посоветовала колбасница, отблевавшись. – Агрессию снимает!

– С кем?

– Да баба найдется и для такого, как ты.

– Уж не ты ли?

– Попросишь?

– Сама дашь!

– Дам, – согласилась продавщица. – Если не больше стакана выпьешь!

– Где?

– Да хоть в щитовой! Там телогрейки валяются…

Они уединились, Митя мазал ее расплывшуюся грудь голубиной кровью и повторял:

– Жанна…

– Не Жанна я, Светка, – поправляла колбасница. – Ты чего суешь мимо, как пэтэушник? Это дело выше находится!

– Жанна…

– Вот заладил! Дай-ка я сама!

Она попыталась помочь своей опытной рукой, но процесс не шел, и колбасница, слегка озлившись, принялась ворчать:

– Допился… Мягкий, как творог… В руки брать себя надо, Петров!

– В первый раз я, – вдруг прошептал Митя и поджал под себя ноги.

– Как это? – привстала колбасница.

– Так. В тюрьму малолеткой попал! Не успел!

Продавщица встала на четвереньки, показывая большую голую задницу.

– Ах ты сердешный! Ну-ка дай-ка я его губоньками!

Она наклонилась над Петровым и только было рьяно зачмокала, как вдруг Митя саданул ее по башке кулаком и зашипел:

– Ты не Жанна, ты сука!

Челюсти продавщицы чуть не щелкнули, лишь профессионализм спас положение и Митя остался с органом, помогающим ему производить в организме обмен веществ.

Колбасница заорала что есть силы, но у Петрова вдруг сделались такие пустые глаза, что она тут же осеклась и стала натягивать одежку, слегка подвывая по-деревенски:

– За что-о-о?.. Я ему… А он мне…

…Петров проснулся оттого, что нечем было дышать. Его рыхлый нос уткнулся в ватную прореху телогрейки и шевелился в подкладке, отыскивая выход. Мерно гудел электрический щит, разводя по магазину энергию, которой совсем не было у Мити.

Мелькнуло слабое подобие мысли: «А не сунуть ли два пальца в щит и подзарядиться?»

Петров поднялся и на слабых ногах вышел из щитовой, кося одним зрачком по углам, стараясь отыскать коллег и отобрать у них стакан портвейна.

У Мити болел выклеванный глаз, и он передвигался по закоулкам магазина злой, как собака.

Когда вонючая птица клюнула его в светлое око, мужики погрузили его, орущего, в пикап и отвезли в близлежащую больницу.

– Родственники у него есть? – поинтересовались в приемном покое.

– Один, как перст.

– Понятно.

Петрова положили на каталку, а санитары заворочали носами от перегарной вони и смрада, исходящего от одежды.

Осмотрел грузчика дежурный врач, совершенно равнодушный к чужим страданиям эскулап.

– С глазиком придется расстаться! – проговорил он на ухо Петрову. – Как же вас угораздило? Драчка?

– Лечи глаз! – прохрипел Митя.

– Никак нельзя сохранить! Может быть, в Америке. Тысяч двадцать-тридцать. Плюс перелет, оплата больничных покоев. А за это время гангрена может случиться!..

– Спасай глаз! – рыкнул Петров и открыл сохранившийся до предела. – Я отца порешил, а тебя, если глаз не спасешь, не задумываясь!..

Врач был равнодушным, но не трусливым.

– Готовьте операционную! – холодно распорядился он и отправился мылить руки.