Книга Имбирь и мускат - Прийя Базил

Кто-то неуверенно кивал, в основном же люди не одобрили слов Чоды. Даже позвали грантхи, надеясь, что он рассудит спорщиков. Священник один из немногих на празднике носил традиционное платье. На нем была кремовая пайджама и серая шаль на плечах. Все притихли, когда мудрец заговорил:

— Сын мой. — Он оценивающе оглядел Чоду с головы до ног, его черный костюм и красную гвоздику в петлице. Если не считать тюрбана, никто не узнал бы в нем сикха. Даже браслет кара был надежно спрятан под белой манжетой рубашки. — То, что у тебя на голове, символизирует то, что в ней. Да, сын мой, когда люди видят тюрбан, они сразу же понимают твои ценности: честность, равенство, силу и добродетель. Головной убор напоминает им и тебе о том, как нужно жить. Если ты его снимешь, то потеряешь моральные устои сикхов и перестанешь быть человеком.

Согласное бормотание донеслось из толпы. Священник устремил свой бордовый тюрбан в сторону стола, где накрывали праздничный ужин. Он не ожидал, что кто-то осмелится ему перечить.

Чода понял это и бросил вызов:

— Я не согласен, грантхи-джи.

В ту же секунду желудок мудреца издал воинственный клич: «Все готово, пора есть!»

— Что-что? — Вопрос относился к обоим «собеседникам». Грантхи не знал, кому уделить внимание в первую очередь: собственному желудку или Чоде.

— Тюрбан не делает нас лучше. Он даже не означает, что я хороший человек. — Чода выпрямился во весь рост — пять футов и семь дюймов. — Такой ответ не годится, особенно в Англии. Наш головной убор стал всего лишь символом, без которого можно легко обойтись, ведь что бы за ним ни стояло — наши чувства, убеждения, вера, — все равно останется при нас. — Чода знал, что выходит за пределы дозволенного. Он уже чувствовал, как атмосфера накаляется: мужчины-сикхи чрезвычайно темпераментны.

Грантхи несколько раз моргнул, огладил седеющую бороду и незаметно переступил с ноги на ногу, чтобы утихомирить желудок: даже громкий голос Чоды не мог его заглушить. Потом священник издал неуверенный вздох, который набожные люди считают признаком глубоких размышлений. У него не было настроя вести подобные разговоры. Он только что закончил читать вслух Грантх Сахиб, а это нелегкая задача. Горло першило, колени подгибались. Аппетитные запахи манили к столу. А этот юнец расспрашивает его о значении тюрбана. Грантхи огляделся. Где же его отец? Родственник, дядя? Кто-то ведь должен угомонить мальчишку! Все вокруг праздновали, а собравшимся в этой части зала не терпелось поставить наглеца на место. Однако они помалкивали в ожидании мудрых слов грантхи — голоса разума.

— Юноша, хороший сикх выглядит как настоящий сикх. Мы должны следовать добрым примерам. Наше платье — символ религии. Наша религия — наша честь. Не позволяй невеждам ставить ее под вопрос. И не позорь нас подобными разговорами.

— Кхалса — избранники Господа, да пребудет победа с ним! — завопил кто-то. Гости услышали этот крик и стали оборачиваться.

— Откликнувшийся да будет благословлен! — громко отозвался грантхи, и все в зале прокричали:

— Истинно имя Бога!

Грантхи поклонился, словно благодаря публику за выступление. Чода был в гневе. Да что этот священник может знать о ношении тюрбана в Англии? Старика наверняка привезли из Индии сразу в храм. Там он жил и работал. Его кормили и одевали. Люди приходили к нему, чтобы найти убежище от внешнего мира. Грантхи жил в этой стране, не будучи ее частью. Он почти не знал английского, и все же ему хватило наглости встать и проповедовать свои устаревшие истины. Что, черт подери, ему известно?! Ровным счетом ничего. Грантхи-джи не приходилось быть единственным мальчиком в классе, у которого на голове какая-то чудная шляпа. Он никогда не переживал из-за университетских девчонок, обходивших его стороной — еще бы, ведь эти страшные индийцы годами не бреются! Священник не сидел на собеседованиях, размышляя, на что обращает внимание работодатель: на его странную бороду и тюрбан или на успехи в учебе. Все эти воспоминания горячей волной поднялись в груди Чоды, и он восстал.

— Ваши слова ничего не значат. Если я состригу волосы, то останусь точно таким же человеком, только с шансами на успех в этой стране. Спорить бессмысленно. — Он гордо вскинул подбородок, и галстук затрепетал на его груди, точно птица перед взлетом.

Зал огласили гневные крики, многие замахали кулаками. Со стороны казалось, будто люди танцуют бхангру под ритм тамбурина.

Подлетел отец Чоды и попытался разнять недовольных.

— Хватит! — кричал он сыну. — Это же свадьба твоего брата! Выбери другой день для ссор! — Младший всегда во всем сомневался и ввязывался в драки.

Чода и не думал останавливаться. Он уже вошел во вкус, и бурное недовольство окружающих, словно ураган, тащило его дальше по пути протеста.

— Питхаджи, мы просто разговариваем. Что тут плохого?

— Поболтаете в другой раз. — Отец взял Чоду за руку и попытался увести подальше.

— Вот и хорошо. — Грантхи вновь обратил взгляд на стол.

— Ты ничего не понимаешь! — вырывался Чода.

— Имей уважение!.. Во имя Вахегуру, успокойся… О Руба, спаси нас!.. Подумать только, и это сегодняшняя молодежь… — Со всех сторон на них сыпались упреки и мольбы. Чоду схватили.

Он освободился и заорал:

— Что?! Как это понимать? Почему нельзя спокойно поговорить о вере — все сразу оскорбляются?!

Грантхи воздел руки и призвал собравшихся к спокойствию. Гости были так разгорячены, что даже не заметили его жеста, продолжая кричать и махать руками.

Чоде не было до них дела, он накинулся на священника:

— Следовать добрым примерам, говорите? Да что вы понимаете! Ваши примеры годятся только для гурудвары! А снаружи надо приспосабливаться. — Он показал на окна. — Нельзя сидеть в храме и проповедовать образ жизни, который давным-давно устарел! Если мы не откроемся новому миру, с нами не будут считаться!

Чей-то кулак опустился на плечо Чоды, но он не заметил. Женщины кричали:

— Это же свадьба твоего брата! Угомонись!

Он их не слышал. Годами копившийся гнев выплеснулся наружу.

— Я вам покажу!

Чода бросился к кухне, расположенной в другом конце зала.

Там под возмущенными взглядами женщин, накрывавших на стол, он сорвал с себя тюрбан и швырнул в сторону. Затем, отыскав какой-то пропахший луком нож, принялся за волосы. Почти в тот же миг ветер влетел в открытые окна кухни — словно Господь испустил жалобный стон. Он подхватил локоны Чоды и разметал по всей комнате. Волосы упали в большие кастрюли с далом и чунной, кипевшие на огромных газовых плитах. Угодили прямо в открытые мешки с рисом и мукой, забились в щели между разделочными столами, полками и холодильниками. Они покрыли все гарниры и десерты, которые должны были попасть на свадебный стол.

Женщины всполошились, забегали по кухне и стали ловить чатта — волосы Чоды, — чтобы те не попали в остальные блюда. Мужчины столпились вокруг злоумышленника и попытались забрать у него нож. Сзади, в дверях, стояли потрясенные бабушки и взбудораженные дети, мечтая хоть одним глазком увидеть происходящее. Грантхи-джи обомлел, аппетит пропал, стоило ему обнаружить своеобразную «заправку». Наконец Чода поднял голову. Клочья искромсанных волос обрамляли его лицо. Гвоздика выпала из петлицы, и ее лепестки рассыпались по полу, похожие на капли крови.