Книга Вероника желает воскреснуть - Вадим Норд

Что правда, то правда – послеоперационные палаты были уютными и от номера в отеле отличались только функциональными медицинскими кроватями и наличием прикроватных мониторов. При известной доле фантазии можно было представить, что монитор – это телевизор, который деятельные, но недалекие люди подвесили над изголовьем кровати. Одно время в палатах даже висели картины – спокойные умиротворяющие пейзажи средней полосы или морские виды, но к ним постоянно цеплялась санэпидстанция, нынче называемая потребнадзором, и после третьего по счету акта Геннадий Валерианович распорядился убрать картины из палат. Чтобы картины не пропадали, их развесили по врачебным кабинетам. Александру достался осенний пейзаж с уходящей к горизонту грунтовой дорогой. На обороте картины был прилеплен бумажный ярлык с информацией: «Конаковские дали. Худ. Вл. Ахальцев. х/м». «Х/м», должно быть, означало «холст/масло». Дали Александру нравились, к тому же картина расширяла пространство, что для небольшого кабинета было очень ценно.

«Какое интересное совпадение, – думал Александр по дороге на работу. – С одной актрисой я сегодня прощаюсь, другую – оперирую. Замкнутый цикл. Может, кто-то когда-то напишет статью о вкладе доктора Берга в… Во что? В мировую культуру! Ах, не смешите людей, Александр Михайлович, своей манией величия… Хотите сделать вклад в мировую культуру – купите билет в театр. Вот это будет вклад…»

«А вернуть этой самой мировой культуре актрису Веронику Алецкую – это разве не вклад? – возразил самому себе Александр. – Вклад, да еще какой! Она снова выйдет на сцену, снова начнет сниматься…»

Сразу же стало немного неловко – сижу сейчас, хвастаюсь, горжусь собой, а как поначалу не хотел работать с Алецкой, буквально отбивался от нее… Стыдно вспомнить. Сделал из милой женщины какого-то монстра. Она, конечно, сама тоже немного постаралась, но ей простительно – она пациентка, у нее – горе. А вот ему непростительно, потому что он врач. Врачу положено быть терпеливым, снисходительным, сострадательным… И не на словах, а на деле. На деле, Александр Михайлович!

Во время стояния в пробках очень удобно заниматься самобичеванием и прочей самокритикой. Во-первых, «пробочное» время уже нельзя считать потерянным, потому что оно было посвящено самосовершенствованию. Во-вторых, думая, отвлекаешься и не нервничаешь. Почаще бы в пробках стоять, так никаких недостатков не останется…

Закончив операцию, Александр начал готовиться к приходу Алецкой. Распечатал в двух экземплярах расписку об отсутствии у пациента претензий к клинике (если пойдут судебные иски, то эта расписка не поможет, но таковы традиции) и в одном экземпляре рекомендации, так сказать – памятку для пациентки. Что можно, что нельзя, всего пятнадцать пунктов. Слова забываются, а написанное можно прочесть. Закончив с бумажками, Александр подумал о том, что непременно сходит на какой-нибудь спектакль, в котором будет играть Алецкая. Только сесть надо будет подальше от сцены, чтобы не привлекать к себе внимания и не напоминать тем самым о неприятном.

Алецкая должна была прийти в половине пятого. В шестнадцать двадцать пять дверь кабинета открылась, пропуская роскошный букет цветов, размерами больше похожий на венок. Следом за букетом в кабинет вплыла Алецкая.

После обмена приветствиями и ритуально-положенными фразами («право, вам не стоило так утруждаться», «нет-нет, что вы» и т. п.) Александр дал Алецкой подписать расписку, вручил памятку и сказал свое обычное:

– Будет желание – приходите еще.

– Приду! – пообещала Алецкая. – Я собираюсь жить долго, поэтому мы с вами еще будем встречаться. Если, конечно, вы не поспешите забыть меня как страшный сон.

Сегодня Алецкая выглядела великолепно. Во-первых, все операции уже были позади – красота вернулась. Во-вторых, искусно наложенный макияж усиливал впечатление в разы. В-третьих, сознание того, что все уже позади, наполняло душу радостью, и Вероника словно светилась изнутри. Александр искренне порадовался за нее и за себя – приятно же не просто созерцать красоту, но и знать, что это ты ее в какой-то мере сотворил. Такие вот моменты по приятности стояли на втором месте. Более приятным было только завершение операции, когда накладываешь последний шов и понимаешь, что все сделал как надо. Успешное завершение операции – это такое чувство, которое нехирургам, наверное, и не понять, это очень своеобразный кайф. Словами не описать, надо попробовать.

– Вчера я встречалась с Виталием Виленовичем, благодарила его за все, что он для меня сделал, и в первую очередь за то, что он рекомендовал мне вас…

На самом деле Вероника около четверти часа пела дифирамбы доктору Бергу. Было за что.

– Виталий Виленович расценивает то, что вы сделали для меня, как услугу, оказанную ему лично…

– Это просто моя работа, – перебил Александр. – Давайте не будем делать из нее культа.

– Какой культ?! – возмутилась Вероника. – Вы меня за ногу с того света вытащили, Александр Михайлович! Виталий Виленович меня за эту ногу ухватил, а вытащили вы! Я же с горя самоубиться хотела, Виталий Виленович, можно сказать, в самый последний момент меня остановил! Но он только остановил, а вы вытащили обратно! Если бы не вы! Если бы я снова попала к таким же коновалам, как в первый раз… Да я… Да мне… Да меня бы уже на свете не было! А вы говорите!

От избытка чувств Веронику так и подмывало разрыдаться, но она сдержалась, только всхлипнула разочек. Не такой сегодня был день, чтобы рыдать. Даже на радостях.

– Виталий Виленович просил передать вам его визитку и сказал, что в случае необходимости вы можете обращаться к нему за помощью…

Визитка у Соймонова оказалась неожиданно простой, без всяких изысков. Ни золоченого герба, ни многоцветья – плотный белый шероховатый на ощупь картон, на котором простым черным шрифтом, без вензелей и завитушек, написаны фамилия, имя, отчество и два телефонных номера.

– Спасибо, – поблагодарил Александр, пряча карточку в визитницу. – Я ничем не заслужил, но…

Алецкая нахмурилась и кокетливо погрозила ему пальцем.

– Я на самом деле не заслужил, – повторил Александр. – Хорошо сделать свою работу – это норма.

– Это у вас в Германии это норма, – улыбнулась Алецкая. – А у нас, к сожалению, пока еще нет. Пережитки социализма.

– Мои предки по отцу приехали в Россию во второй половине восемнадцатого века, так что для меня Германия это «у них», а Россия – «у нас», – уточнил Александр. – А со стороны матери корни у меня сугубо русские – Кострома да Забайкалье.

– Надо же! – обрадовалась Алецкая. – Оказывается, мы с вами практически земляки – я из Красноярска. Сибиряки, одним словом. То-то я сразу к вам такое расположение почувствовала…

Расположение поначалу у нее было весьма и весьма своеобразным, но кто старое помянет… Хотя темперамент у Алецкой был похож на бабушкин. К бабушке, когда она была не в духе, лучше было не подходить, могла и прибить сгоряча.

От Александра Алецкая отправилась к Геннадию Валериановичу. Спустя полчаса тот позвонил Александру и попросил зайти. Судя по голосу, босс пребывал в наилучшем расположении духа, близком к эйфории.