Книга Домой возврата нет - Томас Вулф

«То есть стоит сравнить нашу квартиру с этими новомодными апартаментами… — продолжала она про себя. — Теперь богатые люди устраивают у себя дома уж такое уродство. Никакого сравнения! Как бы ни были они богаты, все равно, тут… тут у нас есть что-то такое, чего ни за какие деньги не купишь».

При мысли о том уродстве, какое устраивают у себя дома богатые люди, ноздри Эстер Джек дрогнули и губы презрительно скривились. Она всегда презирала богатство. Хоть она и вышла замуж за богатого человека и уже долгие годы вовсе не нуждалась в работе ради хлеба насущного, но была непоколебимо убеждена, что ни ее самое, ни ее семью никак нельзя назвать богатыми людьми. «Вообще-то не такие уж мы богатые, — сказала бы она. — Совсем не то, что настоящие богачи». И обратилась бы за подтверждением не к тем ста тридцати миллионам, чье место в мире невообразимо ниже и удел невообразимо тяжелее, чем у нее, но к легендарным десяти тысячам, вознесшимся над нею на самые денежные высоты — к тем, кто по сравнению с ней «настоящие богачи».

А кроме того, она труженица. И всегда была труженицей. Одного беглого взгляда на ее маленькие, уверенные руки — в них столько силы, изящества, они такие проворные — довольно, чтобы понять: это руки человека, который всю жизнь работал. В этом-то и коренится ее гордость и глубокая душевная цельность. Эта женщина не искала ничьей помощи и защиты, не опиралась ни на кошелек какого-либо мужчины, ни на его плечо. «Разве я не сама себе опора?» Да, она умеет за себя постоять. Она сама пробила себе дорогу. Она человек независимый. Она создает красивые вещи — и не на один день. Она никогда не знала праздности. А потому не удивительно, что она никогда не причисляла себя к «богачам». Она была труженица. Она работала.

А сейчас, удовлетворенная осмотром большой гостиной, она поспешила проверить все остальное. Из гостиной в столовую вела двустворчатая стеклянная дверь, сейчас она была затворена и полускрыта прозрачными портьерами. Миссис Джек подошла, распахнула ее настежь и застыла на пороге, порывисто прижав руку к груди. И тихонько ахнула от удивления и восторга. До чего же красиво! Просто до невозможности! Но она ведь как раз этого и хотела — так всегда бывало у нее на приемах. И, однако, всякий раз эта красота была для нее словно великое и неожиданное открытие.

Все здесь было само совершенство. Огромный обеденный стол так и сиял, будто цельное полотнище золотисто-смуглого света. По середине его, на плотной кружевной салфетке, в большой красивой вазе — душистый букет только что срезанных цветов. По четырем углам аккуратно расставлены высокие стопки тарелок дрезденского фарфора и лежат рядами сверкающие приборы старого английского серебра — массивные ложки, вилки, ножи. Старинные итальянские стулья отодвинуты от стола и расставлены вдоль стен. Ужин будет a la fourchette. Гости вольны подходить и выбирать еду по своему вкусу, на этом великолепном столе найдутся соблазны, перед которыми не устоит самый капризный и пресыщенный гурман.

В одном конце стола на громадном серебряном блюде красуется великолепно поджаренный, в хрусткой золотистой корочке ростбиф. Он чуть-чуть «начат» с одного боку — несколько ломтиков срезано, пусть всякий сразу видит, до чего это нежное и сочное мясо. В противоположном конце, на другом громадном блюде, так же початый с краешка, возлежит целый окорок виргинской приправленной пряностями ветчины. А между этими двумя блюдами и вокруг них теснится многое множество разнообразнейшей снеди, такой аппетитной, что при одном взгляде слюнки текут. Тут и всевозможные салаты — из всяческой зелени, из цыплят, и крабы, и розовато-белое крепкое мясо клешней омаров, в целости вынутых из жесткой скорлупы. На других блюдах лежит золотистыми брусками копченая семга — самый изысканный деликатес, какой только можно купить за деньги, — высятся горки черной и красной икры, и счету нет тарелкам со всякими иными закусками — тут и грибы, и сельдь, анчоусы, сардины и крохотные, сочные артишоки, маринованный лук и маринованная свекла, нарезанные ломтиками помидоры и фаршированные пряностями яйца под майонезом, грецкие и пекановые орехи, миндаль, оливки и сельдерей. Короче говоря, тут найдешь все, чего только можно пожелать.

Да, угощенье поистине роскошное, хоть самому Гаргантюа впору. Такими представляешь себе пиршества, что стали бессмертны благодаря старинным легендам. Не многие «настоящие богачи» осмелились бы задать такой пир, и побоялись бы они не напрасно. Такое устроить могла только она одна, и только у нее все могло получиться как надо. Потому-то и славились ее приемы, и никто из приглашенных не упускал случая явиться. Ибо, как ни странно, во всем этом щедром угощении не было и намека на беспорядок или излишество. Стол был поистине чудом продуманного стройного и красивого художественного замысла. Глядя на него, никто не мог бы сказать, что тут хоть чего-то не хватает или что хоть одна мелочь тут лишняя.

И все в этой просторной столовой было просто и прочно, во всем чувствовался тот же безупречный вкус, тот же стиль, словно бы все возникло и сложилось само собой — с таким непринужденным изяществом и так естественно. По одну сторону — огромный буфет со сверкающими рядами графинов, бутылок и бутылочек, сифонов и высоких, тончайшего стекла бокалов. По другую — два изящных шкафчика в колониальном стиле, словно две грации, радуют взгляд чудесным фарфором, хрусталем и серебром, великолепными старинными блюдами, блюдцами и чашками, чашами и соусниками, кувшинами и кувшинчиками.

Эстер Джек окинула все это оценивающим взглядом и, довольная, быстро прошла через всю комнату к двустворчатой двери, за которой находились буфетная, кухня и комнаты прислуги. Еще из-за двери она услышала смех, оживленные голоса девушек и гортанные возгласы кухарки, как всегда, пересыпанные немецкими словами. Распахнув дверь, она очутилась среди увлеченной, деловитой суеты. Большая выложенная кафелем кухня сверкала чистотой, точно больничная лаборатория. Огромная плита с великолепной вытяжной трубой, будто в первоклассном ресторане, казалось, была только что отмыта, выскоблена и отполирована. Многочисленное собрание медных кастрюль, котлов, горшков, сотейников, сковородок всех видов и размеров — от крохотной, где только и уместится одно яйцо, до громадины, на которой можно, кажется, наготовить на полк солдат, — было до того начищено и надраено, что миссис Джек могла смотреться в них, как в зеркало. Большой стол посреди кухни белизною не посрамил бы операционной хирурга, а полки, ящики, буфеты и лари выглядели так, словно по ним только что прошлись наждачной бумагой. И, словно драгоценность, ослепительно белел гигантский электрический холодильник, чей на удивленье негромкий, ровный и мощный гул не могли заглушить возбужденные женские голоса.

«Вот оно! — подумала миссис Джек. — Это лучше всего! Лучше всех комнат в доме! Другие я тоже люблю, но есть ли на свете что-нибудь великолепнее и красивее хорошей кухни? И какой у кухарки порядок! Вот бы мне все это нарисовать! Но нет… тут бы нужен Брейгель! В наше время никто не сумел бы это по-настоящему написать…»

— Ой, милочка! — вслух сказала она кухарке. — Какой чудный торт!

Кухарка подняла голову от огромного слоеного торта, на котором она выводила глазурью последние узоры, и на ее длинной, плоской, туповатой физиономии засветилась еле заметная улыбка.