Книга Заря приходит из небесных глубин - Морис Дрюон

А не так давно с удивлением узнал о его кончине. С удивлением, потому что не ожидал, что он протянет так долго. Этот былой чахоточник угас далеко за девяносто, в своем замке Экоршевиль.

Некоторую часть моей двадцатилетней юности заняла одна работа, которую я упоминаю лишь из-за странности человека, попросившего меня заняться ею.

Виконт Дар д’Эпине был финансистом, его конторы располагались в районе Биржи. Но до этого (или параллельно этому) он объехал все континенты. В частности, прекрасно знал Азию, вплоть до самых отдаленных ее уголков.

Высокий, как башня, с круглым носом, напоминавшим о его частично голландском происхождении, он одевался с английской элегантностью и, по примеру многих высокородных британцев, имел, должно быть, некоторое отношение к секретным службам. Однако безнаказанно знакомство с Азией не проходит: он интересовался как дилетант иррациональными науками.

Ища молодого сотрудника, чтобы привести в подобающий вид свои заметки и мысли — плоды путешествий или чтения, он открылся моему преподавателю риторики Жану Буду. И тот из всех своих бывших учеников указал на меня.

Вот так и была написана книга, для которой я предложил амбициозное название, а д’Эпине подписал ее, взяв псевдонимом девичью фамилию своей матери.

Это чудесное сотрудничество едва начавшего свое поприще молодого человека и уже вполне состоявшегося финансиста-эрудита одинаково удовлетворило обоих и с годами превратилось в дружбу.

Сколько раз потом, наведываясь в Довиль, я делал крюк, чтобы заехать в небольшую дворянскую усадьбу в Кальвадосе, куда удалился Фернан Дар д’Эпине! Или же мы назначали друг другу встречу в знаменитом ресторане Орбека. Хоть и постарев, он сохранил свой юмор, склонность к необычному и свои барские манеры.

Быть может, у какого-нибудь букиниста еще и найдется «Эссе о нашем мире» Адриана Ван Манейля, опубликованное в 1939 году у Берже-Левро. Автор этой книги в молодости принадлежал к окружению Льотэ. Но мое перо ей тоже не чужое.

VI

Путешествие на острова

Палм-Бич, 23 апреля 1993 года

Целых полгода у меня руки не доходили до этого труда. Отвлекали будничные заботы, срочные или мнимо срочные дела. Академия — дама требовательная, особенно для того, кто печется о ее блеске.

Обязанности, взятые на себя не без удовольствия, из природной склонности к действию, но ждущие каждодневного исполнения; битва за французский язык, знамя которой я уже давно несу; не лишенные важности вопросы, вынудившие меня обращаться к правительству и настаивать, чтобы ко мне прислушались; множество поездок культурного или политического свойства — все это поглотило мое время.

Но на протяжении полугода мне не давали покоя, словно смутное угрызение совести, эти прерванные воспоминания.

И только здесь, на побережье Флориды, где все — красота и совершенство, у четы Демаре, моих сердечных друзей, в день своего семидесятипятилетия я возвращаюсь к светочам и призракам давно минувшей юности.

Широкие веера пальм колышутся на голубом горизонте. У лужаек мягкость ковра. Большие морские птицы пролетают в теплом воздухе. Европейская мебель из шелковистого, украшенного бронзой дерева придает жилищу, пронизанному светом из двух крытых галерей, вид дворца.

Я еще на земле и благодарю Бога за то, что он хранил меня. В лучах света проходят призраки…

Главные заботы молодости — любовь и смерть. Они ей в новинку.

Хотя смерть и дала мне знать о себе почти с самого моего рождения, на протяжении всего детства я был избавлен от физического соприкосновения с ней. Впервые я увидел смерть, лишь когда умер мой друг, тот самый, что принимал меня в своей лощине Аннебо и так быстро водил длинный, соломенно-желтый «тэлбот». Его сразил удар. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы войти в его комнату. Восковая оболочка с черной козлиной бородкой, а в ногах — ветка самшита в святой воде. Куда подевался его смех, его душа? По сравнению с дурнотой, которую я ощутил, все философские вопросы казались пустыми.

Чем больше проходит лет, чем больше накапливается утрат, тем больше привыкаешь к смерти — это своего рода закалка чувствительности.

В том возрасте, которого я достиг, друзья молодости и возлюбленные начала жизни либо уже ушли, либо уходят друг за другом, словно листья, облетающие с древа воспоминаний. Чуть не каждую неделю я узнаю о чьей-нибудь кончине.

Но есть место, где привычка не срабатывает, где больнее всего держать душу прямо, — это на кладбище, перед разверстой могилой, когда видишь, как туда спускают тело, которое когда-то или еще совсем недавно держал в своих объятиях.

Свет: первая любовь озаряет мир. В то время как над Европой сгущались тучи, Париж, где мы выросли, где мы жили, явился нам — молодому поэту и дочери поэта — обновленным, блестящим, великолепным. Солнце или дождь — все заставляло его искриться. Нам казалось, что это для нас Ленотр нарисовал сады Тюильри. Круглый водоем, у края которого мы останавливались, отражал и небо, и наши мечты. Прекрасное, ставшее обыденным из-за того, что каждый день было перед глазами, вновь становилось прекрасным. Огромная перспектива, прочерченная и окаймленная гением Франции, что идет от Лувра королей к Триумфальной арке на площади Звезды, была для нас воображаемой и символической линией наших судеб.

Неужели говорить о той, что украшала тогда мои дни, значит быть слишком откровенным?

Женевьева Грег была натурой незаурядной. Она родилась 15 июня, под знаком Близнецов, и иллюстрировала собой его мифологическое значение. Дети Леды и Зевса неразлучны и вечно разлучены. Когда Поллукс поднимается на Олимп, Кастор спускается в подземелье Аида. Так они сменяют друг друга каждый день. Рожденных под знаком Близнецов называют двойственными натурами. Но эта двойственность может проявляться совершенно по-разному. Некоторые переменчивы, легкомысленны, неуловимы, говорят одно, а думают другое, даже не сознавая, что лгут. Другие замечательны своей способностью приноравливаться к окружающим их людям или к противоречивым жизненным ситуациям. Они отличаются преданностью, потому что рождены для дополнения.

Женевьева Грег, которую близкие звали Лесла, как раз и была образцом этих превосходных качеств, и я лучше бы понял ее, если бы знал тогда о связи между небесными телами и характерами.

Она была лирична, как ее отец, и стремилась к возвышенному; мы увлекали друг друга к высотам чувства.

Я где-то злословил по поводу любовных писем. Не все они глупы или нелепы, во всяком случае не ее. Сохраненные мной свидетельствуют о том, как в тогдашнее, еще письменное время женщины умели любить. Начертанные разборчивым, округлым и быстрым почерком, словно рука следовала за порывом сердца, они образец жанра, в котором можно отличиться, лишь твердя одно и то же, но чтобы при этом не возникало впечатления, будто автор повторяется.

Мои собственные письма не сохранились. Лесла захотела, чтобы их положили в ее гроб; они распались вместе с ней.