Книга Равная солнцу - Анита Амирезвани

— Красивые слова, — сказал он. — Они могут стать еще красивее, когда ты претворишь их в стихи. Но что пользы от слов? Сейчас, когда тебе это нужнее всего, ты не можешь даже добиться приема у своего брата.

— Я не склонюсь перед его нелепыми приказами, как ты. Сколько людей ты еще оставишь и увидишь мертвыми?

— Столько, сколько надо, пока я могу влиять на него настолько, насколько могу, и приспосабливаться, когда не могу.

— А если ты проснешься и увидишь над собой его слуг с удавкой в руках?

— Я буду исполнять свой долг.

Пери была так потрясена, что ударила себя кулаками в виски:

— Словно крысу уговариваешь не есть из отхожих ям!

— Ты сама жрешь дерьмо! — взревел Шамхал так, что у меня отдалось в зубах. — А если ты попытаешься сбросить его и увидишь тех же слуг, но над собой?!

— По крайней мере, умру, зная, что сделала все, что могла, противясь ему!

Пери вскочила и набросила чадор.

— Дочь моей сестры, погоди минуту. Все благодарили бы тебя, если б ты его укротила.

— Как мне теперь это сделать? — ответила она. — Все вы, мужчины, были просто счастливы, позволив ему отстранить меня от дворцовых дел. И как быстро!

— То был прямой приказ.

— Но возрази вы ему, я бы сохранила хоть какое-то влияние. Да, я бессильна, но ты помогаешь Исмаилу держать меня в этом положении. Как и кто остановит его теперь?

Широкобородый, широкоплечий, Шамхал в этот миг выглядел беспомощным.

— Я не знаю. Придется ждать, когда кызылбаши вернутся с охоты на суфиев, и мы узнаем, помогут ли они.

— Но в их отсутствие наш род могут истребить!

Шамхал воздел ладони к небу, словно говоря, что все в руках Божьих.

Губы Пери искривило отвращение, и она дернула пичех, скрывая лицо.

— И говорят, что женщины трусихи! — воскликнула она, стискивая чадор под подбородком на пути к двери.

Дядя не сделал попытки остановить ее. Я неумело прикрыл лицо и туловище.

Снаружи царевна дала волю чувствам.

— О великий Бог! — взывала она, пока мы шли по улице. — Молю Тебя, снизойди до нас! Вразуми меня, как поступить, ибо я в растерянности. Темны времена эти, как никогда. Газзали писал, что без справедливости нет ничего — ни верности, ни верноподданичества, ни процветания, ни, наконец, самой страны. Нам грозит потерять все. О Боже, яви своим слугам луч света в этой тьме!

Я вторил ее молитве, когда мы шли садами, спускались в потайной ход и спешили в холоде и мраке. Но здесь я вздохнул с облегчением оттого, что мы не на улице, где нас могли узнать. Мы проникли без всяких сложностей в разрушающийся садовый домик, сбросили покровы и ушли домой через гаремный сад. В своих покоях царевна вдруг села, словно ей отказали ноги. Ее родной дядя! Это был жесточайший из ударов.

— К кому нам теперь обратиться? К мирзе Салману? — Ее улыбка была усталой и горестной. — Он всего лишь второразрядный чиновник. Кызылбаши его не послушают.

Глаза Пери впервые за много месяцев потухли. Это напомнило мне взгляд узника, идущего на казнь. Руки ее лежали на коленях ладонями кверху, маленькие, нежные, роспись хной стерлась. Минуту она смотрела на них.

— Я боюсь, — вдруг шепнула она.

Меня словно громом поразила простота этого признания — и породила решимость пожертвовать собой ради царевны. Моего боевого задора хватило бы на троих, и я поклялся сделать все, что могу, дабы уберечь ее.

ГЛАВА 6

БОЕВОЙ КЛИЧ

Каве получил весть, что его восемнадцатому, и последнему сыну велено явиться к Зоххаку и его змеям. Услышав это, он бросил кузницу и отправился к дворцу, могучие мышцы его рук вздувались узлами от гнева, и так велик был его гнев, что прошел он сквозь стражу и прервал Зоххака, державшего совет.

«Пресветлый шах, — прорычал он, и глаза его сверкали, как искры из горна, — ты правишь семью пределами, и казна твоя ломится от золота. Почему ты отнимаешь у меня мое единственное достояние? Если ты так справедлив, как это утверждают, ты оставишь в покое моего единственного сына и не будешь поддерживать этого зла».

Зоххак ощутил медь на языке. Как он сможет оправдать свои поступки? Ему хотелось выглядеть чистым в глазах всего мира.

«Я отпущу твоего сына, — ответил он и отдал такой приказ. — А теперь ты должен подписать такую бумагу, подтверждающую справедливость моего правления. Это нетрудно?»

Когда Каве прочитал бумагу и увидел там имена всех сановников, его скулы побагровели, глаза выкатились, а мышцы шеи вздулись.

«Вы все просто шайка трусов! — закричал он на придворных. — Как вы можете ставить свои имена под такой ложью и называть себя мужчинами?»

С ревом он изорвал свидетельство в клочья и растоптал их, пока сановники глазели на него, словно он был бешеным псом. Затем он в ярости бросился вон из дворца. На главной площади города он сорвал с себя черный фартук кузнеца и на острие копья поднял в небо, чтобы люди видели его издалека и отовсюду. Хлынули они со всей страны и присоединились к его делу.

«Справедливости! — кричали они. — Справедливости!»

Женская половина дворца была тиха, словно кладбище, и лица большинства ее обитательниц были печальны. Страх висел в каждой комнате, будто густой, неизгоняемый туман. Кончилось ли все? Или кто-то будет следующим?

Двоюродная сестра матушки написала мне, спрашивая, когда можно будет отправить Джалиле в Казвин, и я исполнился облегчения, когда Пери велела мне повременить. Никогда я не стал бы подвергать Джалиле, неискушенную в сложностях дворцовой политики, такому риску. Я ответил, постаравшись объяснить все как можно более внятно, хотя не вдаваясь в подробности, что положение серьезное.

После завершения траурных обрядов по мертвым царевичам Пери вызвала меня к себе. Азар-хатун проводила меня в ее самый потаенный покой, тот, где она встречалась с матерью или Марьям. Именно там была роспись с нагой Ширин, изысканные шелковые ковры персикового цвета и подушки в цвет им. Пери читала «Шахнаме» в копии, которой я прежде не видел. Книга была открыта на странице прекрасного письма, украшенного иллюстрациями с позолотой и красками из драгоценных камней.

— Салам алейкум, — сказала она, когда я вошел. — Рада тебя видеть. Никогда и подумать не могла, что буду испытывать благодарность просто за то, что те, кем дорожу, все еще живы и дышат…

— Благодарю, добрая госпожа. — Мое сердце расцвело под теплом ее слов.

— Какие горести мы пережили вместе! Знай я, что они будут так тяжки, я не обременила бы тебя постом моего визиря.