Книга Я, Чудо-юдо - Игорь Мерцалов

Начать с того, что Настасья стала экспериментировать с магическими артефактами куда смелее нас с Баюном вместе взятых – и куда успешнее. Не со всеми подряд, естественно, к вещам непонятным она и не прикасалась. Зато быстро освоила волшебную прялку и волшебный ткацкий станок, и у Руди вскоре появилась одежда, в которой он чувствовал себя европейцем, а у меня – приличная туника, легкая, не стесняющая движений и очень красивая. Еще Настасья всем, кроме кота, сшила купальные костюмы, пристойные и, опять же, удобные, которые сама и изобрела, потому что страсть как хотела научиться плавать. И, кстати, научилась – скоро меня обгонять будет…

С самобранкой Настасья вообще сдружилась. Прежде-то скатерть кормила нас по большей части тем, что можно было увидеть вокруг, то есть дарами моря. Дочка Алексея Гривны обучила ее каким-то бабушкиным рецептам, и теперь мы объедались блинами и кашами, привередничали, выбирая из двенадцати сортов хлеба и сорока сортов сыра.

Но главное, конечно, в другом. Ведь и раньше жаловаться было не на что, но мы бы, например, никогда не додумались украсить терем цветами или развесить по углам пучки пахучих трав – просто для того, чтобы в доме приятный аромат стоял. Или райских птиц прикормить, чтобы по утрам слетались под окна. Все эти мелочи, недостойные практического мужского ума, и наполняют повседневную жизнь ощущением чуда…

А чудеса не повторяются.

Мысли от приятного перескочили на насущное. Мы с Платоном сделали две ходки, разгружая носилки в соседнем закроме, в полукилометре слева от рощи. Просто сваливать артефакты на улице и в голову не приходило – магия, как-никак.

Когда вернулись во второй раз, из распахнутого окна закрома уже слышались голоса Баюна и Руди:

– Осторожнее поднимай, не встряхни!

– А тшто будет?

– Не знаю, потому и прошу осторожнее… Понесли, понесли… Мяу, это же мой хвост!

– Извини, котик, я думала, тряпье – из-за пылищи плохо видно. Все, вы закончили? Так, я начинаю подметать…

Среди клубов пыли в окне нарисовался кот, чихнул и увидел нас.

– Кстати, Чудо, пора бы и об ужине подумать. Где у нас самобранки хранятся?

– В соседнем закроме как раз. Мы принесем.

– Хорошо, – он спрыгнул с подоконника и подошел к нам. – Тут работы – начать да кончить. Мы уже все лишнее вынесли. Настена грозится за два часа управиться, а мы пока перегородку для нее сделаем и разыщем что-нибудь мягкое вместо постели.

Оптимистический прогноз кота оправдался. До сумерек мы успели и перенести артефакты, и навести чистоту в новом жилище. Физический труд – прекрасная панацея от мрачных мыслей. Даже Рудя, напрочь позабыв дворянские замашки, трудился, как чистопородный пролетарий. Метаморфоза рыцаря, впрочем, никого не удивляла: мы все прекрасно видели, что он пытается произвести впечатление на Настасью со дня ее появления на Радуге. Одних серенад и пафосных рассказов о личной доблести оказалось маловато. Это в моем веке слово «рыцарь» овеяно романтическим ореолом, в прежние времена оно вызывало у русских иные эмоции – примерно как у нас слово «фашист». Трудяги же ценятся в любые времена, и браве риттер, быстро поняв это, стал изо всех сил менять имидж.

Развозя мокрой тряпкой пыль под лавкой, которую почему-то не догадался отодвинуть, Рудя не упустил случая намекнуть, какая это большая жертва с его стороны.

– Тот, кто не готов на безумство ради улыбки дамы, кто не способен преодолеть себя ради ее прекрасных глаз, недостоин называться рыцарем…

Когда стемнело, мы по очереди искупались в море – сперва девушка, потом все остальные – и, затеплив лучину в срубе, расстелили самобранку. От еды и усталости всех быстро сморил сон. Только Настасья еще какое-то время рассуждала, что первым делом надо принести самопрялку и ткацкий станок, наделать всяких занавесок-половиков, но скоро угомонилась и, зевая, ушла в свою «комнату», пределы которой мы отметили двумя повешенными на веревках простынями: без топора, сгоревшего вместе со всем имуществом, нормальной перегородки Платону сладить не удалось.

Парни уже похрапывали, заснув, где сидели. Только мне все не спалось. Жилье, конечно, дело серьезное, но я вспоминал, что теперь у меня нет ни зеркала, ни целительного зелья в скляночке, ни связи с Заллусом. Почует ли он неладное? Вроде бы должен – но почему до сих пор не явился?

И на появление девушки он никак не отреагировал, и теперь вот на поражение Хранителя в магическом поединке. Все еще оценивает мои способности, ждет, когда я сам справлюсь с ситуацией? Что-то с трудом верится. Как бы там ни отличалась логика колдунов от нормальной человеческой, это уж слишком. Больше похоже на то, что Заллус попросту прозевал все последние события на Радуге.

Но тогда получается, что и в прошлый раз его появление сразу после схватки с португальцами было… простым совпадением! Иначе говоря, Заллус вообще не способен наблюдать за Радугой!

В другое время я бы этому только порадовался. Но сейчас слишком отчетливо понимал, что если завтра к острову причалит искатель приключений, подготовленный примерно так же хорошо, как Сауд-мирза, мне и моим друзьям конец.

На такой пессимистической ноте сон наконец-то сморил меня. Я тяжело вздохнул, опустил хвост под лавку, лег поудобнее и смежил веки.

И приснился мне удивительный сон. Будто бы я – это… остров. Радугой называюсь.

Чувство – не передашь, но похоже, будто зашел в море по горло, вроде и на дне стоишь, и вот-вот поплывешь. Но при том был я во сне своем не глыба неподвижная, а живое существо. Даже не в метафорическом смысле, а в самом прямом.

Анатомия, конечно, оригинальная – все в районе макушки сосредоточилось: и дыхание грудь колышет над океаном, и сердце где-то рядом стучит, и даже будто бы зеваю я какой-то пещерой. Но во сне это совершенно не смущало.

И пошевелиться я могу в любой момент. Даже подумываю: эх, вот сейчас как шевельнусь – это ж ух какие волны пойдут!.. Только лень. Чего суетиться-то? Океан меня омывает, рыбки щекочут, ветер пальмами шелестит – будто рука ласковая по голове гладит. Солнышко опять же греет. Нет, лень шевелиться. Вот соскучусь когда-нибудь – тогда да…

Как нить судьбы твоей тонка…

Что-то на мне все время происходит, кто-то приплывает, высаживается, бегает по мне. Дела их порой забавны, порой непонятны. Но по большому счет, чужие для меня. И вообще, эти люди – не чета прежним. Не чета! Бывалошные-то, они ого-го! А эти… так себе.

Как тонок стебель, на котором жизнь трепещет…

Короче говоря, они сами по себе, я сам по себе. Я на звезды смотрю по ночам (не просто так, а со знанием дела), старинные годы вспоминаю. Ну иногда случается, отвлекусь на людей, на мимолетное. Иной раз думаю: вот странное же дело, а? Бывалошные умели разговаривать, но не злоупотребляли, а нынешние через пень-колоду говорят, а все время с просьбами лезут.