Книга Слуга царю... - Андрей Ерпылев

За неимением других занятий сидельцы день-деньской резались в карты, дрыхли, грубейшим образом нарушая тюремный распорядок, или перемывали косточки знакомцам по прежней вольной жизни. Волей-неволей Бежецкому пришлось присоединиться: не просиживать же все дни в углу надутым букой. Он даже был несколько рад неожиданно свалившемуся на голову отдыху (кроме необременительного распорядка дня заключенные получали весьма приличную по тюремным нормам кормежку, включающую три раза в неделю даже вино, неплохое на вкус знатоков, хотя и не самых известных марок), а душу грызло только беспокойство за обезглавленный полк и особенно за юного Трубецкого, от которого можно было ожидать всего на свете.

«Не застрелился бы в самом деле мальчишка, — озабоченно думал Александр, тасуя в очередной раз уже изрядно потрепанную колоду карт. — Станется с него! Или других глупостей каких-нибудь не наделал… Собьет ведь с пути истинного его какой-нибудь Ладыженский…»

Мог ли тогда он догадываться, что мысли эти окажутся пророческими?..

* * *

Заговорщики собрались в одном из домов на окраине Ораниенбаума, принадлежавшем старинному другу графа Толстого художнику Аверьяну Николаевскому, творившему в модной несколько лет назад манере постреализма и неокубизма. Естественно, хозяин в планы господ офицеров посвящен не был, так как в данный момент находился в творческом вояже по землям Королевства Неаполитанского, а карт-бланш на использование своего загородного дома для любых (как он крайне легкомысленно полагал, амурных) надобностей даровал своему другу по телефонному звонку.

— Позвольте представить вам, господа, нашего нового друга и товарища поручика Трубецкого! Решил, понимаете, примкнуть к нашему движению не в силах переносить мерзость нынешнего бытия…

С такими словами Ладыженский ввел несколько робеющего молодого человека в круг людей, решительно намеревавшихся освободить Россию от злонамеренного деспота в лице ненавистного всем Бориса Лаврентьевича. Некоторые из них, кроме того, имели и более далеко идущие планы, но не особенно торопились посвящать в них остальных. Посмертная слава «героев Сенатской площади» не давала спокойно спать уже не одному поколению гвардейских офицеров…

— Уж не сынок ли вы, часом, поручик, — пробасил из своего угла, где возвышался подобно сторожевой башне щтаб-ротмистр Новосильцев — седовласый и эффектный кавалергард, самый старший из всех собравшихся здесь, — моего старого боевого приятеля, Николая Орестовича Трубецкого?

— Совершенно верно, господин штаб-ротмистр, — смущенно ответил Петенька, не знающий куда девать руки. — Вы не ошиблись…

— Тогда я, вслед за Ладыженским, готов замолвить словечко за нашего нового соратника, господа! — громогласно поручился за виденного им первый раз в жизни молодого человека офицер, к своим без малого пятидесяти годам так и не сумевший подняться по служебной лестнице выше штаб-ротмистра.

Дружески похлопываемый со всех сторон и приветствуемый собравшимися, пунцовый от смущения, поручик, пожимая по дороге множество протянутых рук, пробрался куда-то в задние ряды и затих там.

— Итак, господа, какова же на сегодняшний вечер будет тема нашего разговора? — подал со своего места голос капитан Семеновского полка Крестовский.

Естественно, тут же поднялся невообразимый гам. Каждый из офицеров, мнящий себя стратегом, предлагал свое, а перекрывал всех мощный бас Новосильцева, помогающего себе грохотом могучего кулака по столу:

— Сейчас же едем в Петербург, поднимаем свои полки и вперед на Зимний! Царицу — на трон! Рыжего — на…!

Послушав минут пять всю эту какофонию, содержащую так мало информации, что она воспринималась ухом просто как шум, Кирилл сокрушенно вздохнул, подергал ручку колокольчика и велел появившемуся тут же как чертик из табакерки услужливому лакею принести вина. Да, слишком уж похожим получалось это почти театральное действо на латиноамериканский прототип, прав был Саша, как всегда, прав…

22

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Владимирыч Чебрикова, прервавшего свой долгий рассказ, чтобы немного передохнуть и выкурить сигарету. — Так и не дождался ты тогда, ротмистр, Николая с ребятами?

Петр Андреевич глубоко затянулся и пожал плечами, отрицательно покачав при этом головой.

— Я возвращался туда позднее и даже прожил возле перехода несколько недель, но ни сам не смог пройти на ту сторону, ни оттуда какую-нибудь весточку получить… Камешки после моего возвращения исчезать в проеме ворот уже перестали, поэтому я заключил, что они закрылись.

— А злодея-то своего хоть сдал властям?

— Кавардовского? Конечно, сразу же, как вернулся в свой мир…

Так неожиданно встретившиеся «соратники» по былым путешествиям и их новые товарищи сидели за столом уже пятый час. На улице занялся рассвет, остыло выставленное на стол угощение, сладко похрапывал на печи Войцех, изрядно намаявшийся накануне да к тому же все равно не понимавший почти ничего из разговора на диковинном полупонятном языке, клевал носом Бекбулатов, получивший за несколько часов явно больше знаний о «потусторонних мирах», чем могла вместить с первого раза любая неподготовленная к подобному голова… Он-то, остолоп, воображал, что миров только два и связаны они друг с другом лишь в одном месте! Первопроходцем себя мнил, наивный!.. Неужели можно было попасть обратно прямо из Запорожья? Нет, ротмистр вроде что-то говорил о сложном переплетении «троп» и прихотливой их последовательности… Как жаль, что все уже закончилось и он дома. Наверное, никогда больше не встретится ему ни одна из дверей в неведомые миры…

Не встретится? Да вот же одна из них, прямо за печкой, на которой дрыхнет сейчас без задних ног пан Пшимановский! Ну-ка, ну-ка, пока проводник с графом увлечены разговором, не проверить ли, куда она ведет?

Владимир поднялся на ноги и, оглянувшись на собеседников, не обращающих на него никакого внимания, направился прямо к тому углу кухни, где в полумраке призывно светилась, переливаясь всеми цветами радуги, дверная арка, стараясь при этом шагать потише.

Уже взявшись за сияющее кольцо, заменяющее ручку, Бекбулатов оглянулся. Нет, его намерений никто не заметил…

Что-то уж больно празднично выглядит эта дверь. Неужели никто до него не обратил внимания на такую красотищу?

Словно в ответ на мысли Владимира дверь тут же потускнела, потеряла краски, подернулась пылью и паутиной, став почти неотличимой от неухоженных стен запечного закутка, даже будто бы уменьшилась в размерах… Э-э-э! Смотри не исчезни совсем! Штаб-ротмистр суетливо дернул за ручку, больше не сиявшую, а, как оказалось, бронзовую, совсем позеленевшую от времени, и, не оглядываясь больше, нырнул в темный ход, открывшийся за дверью… Мелькнуло на миг раскаяние: как же он оставил своего верного Войцеха? Да и перед стариком неудобно… Но ведь только на минуточку…

Когда дверь захлопнулась за спиной, оказалось, что коридор вовсе не настолько темен, как показалось вначале. Откуда-то издалека и чуть снизу просачивался какой-то слабый свет, позволявший видеть грунт под ногами, утоптанный множеством прошедших здесь ранее, стены, выложенные старым, совсем черным от времени кирпичом, полукруглый свод со свисающей с него бахромой — не то корнями каких-то растений, не то тяжелой от пыли насевшей за столетия паутиной…