Книга Лишние детали - Мерси Шелли

«Всё правильно, нечет!» – кричат радостно, как школьники-хорошисты. И снова с шутками-прибаутками передвигают мебель. И кто-то вертит пистолет на пальце.

Но пауза безделия уже замечена режиссером. Дженнифер, худая и немного сутулая брюнетка в зеленом тренировочном костюме и красной фланелевой рубахе, проносится по сцене, спрыгивает в зал, бежит к пульту где-то за моей спиной и неожиданно суровым голосом заявляет в микрофон «Okay. One minute».

Детский сад опять исчезает. Последний взрыв смеха и шепот из-за кулисы затухают одновременно с лампами. И как будто совсем другой воздух разливается вместе с тишиной и темнотой…

Зато при появлении актрисы, я улыбаюсь первым: припоминаю школьную программу. А заодно и то, что прочитал гораздо позже. В последнем томе, как обычно. Письма Чехова, где он рассказывает о своих муках творчества – сижу, мол, на курорте, всё замечательно, но нужно написать очередную пьесу о тяжелой русской жизни, не знаю как начать… На этом материале Голливуд мог бы сделать отличную, и главное, совершенно реалистичную комедию. Без всякого заламывания рук и вырубки садов, без самоубийств и прочего депресняка.

Когда-нибудь я расскажу Дженнифер об этой идее. Но не сегодня. Ролей на переправе не меняют. Сегодня я должен сыграть «настоящего русского» до конца. Тем более что я так вжился в роль: они уже косятся на меня с ужасом.

– Послушай, Алекс, я знаю о системе Станиславского! – Дженнифер нервно дергает ключ зажигания, газует, и мы отъезжаем от Creative Art Centre. – Нас всему этому учили не один год! Но это же не значит тупо копировать других людей!

– Ну, Джен, ты же сама просила сообщать мое мнение, особенно по поводу всяких несоответствий. Вот я и сообщаю. Русские офицеры прошлого века не должны размахивать руками, как диджеи с MTV. А барышни не должны орать, словно они на митинге лесбиянок у Белого дома.

– Ты участвовал в митингах лесбиянок? Круто!

– Нет, я участвовал в марше протеста против блокады Кубы. Но когда все дошли до Белого дома, это мистическим образом превратилось в митинг долбаных лесбиянок. У вас в стране такие превращения на каждом шагу. Вот и с нашим Чеховым вы черти-че вытворяете.

– Понимаешь, мне в общем-то не важно, чтобы всё было точь-в-точь, как у Чехова. – Она выруливает на шоссе, подрезая здоровенный грузовик. – Главное, чтобы мои актеры выразили себя в этой пьесе. А всё остальное… Грубых ошибок нет, и ладно. Самовар у нас как настоящий, песня про веранду есть, число роз нечетное. А уж как руками двигать, как говорить – это работа актеров. Как они сами это понимают. Кстати, ты будешь указан в программке как консультант, на третьей страничке.

– Главное, чтобы на первых двух внизу была фраза «Переверните, пожалуйста, страницу!», – отвечаю я. На самом деле видел такие надписи в американских буклетах.

Но в общем-то она права. У них другая актерская школа. Брюс Уиллис всегда играет Брюса Уиллиса. Школа одного лица, школа звезды вместо школы отражений и оборотней.

На улице вечереет, и холмы по краям дороги постепенно теряют свой насыщенный зеленый цвет. Зато становится хорошо видно кладбище на одном из склонов: белые пунктиры могильных камней бегут к вершине холма, точно разметка аэродрома. Среди камней ходит человек. Я не сразу понимаю, что это газонокосильщик – очень уж странно выглядит здесь его работа. Хотя, с другой стороны, на этом кладбище нет никаких оградок, одно ровное зеленое поле на всех. Раздолье для газонокосильщика.

Я закрываю глаза и переношусь из машины Дженнифер в отечественную электричку, которая стучит по рельсам в районе Обухово. За окном пролетает русское кладбище, похожее на деревню гномов. У каждой могилы – свой заборчик, своя скамейка, свои цветы. Совсем другая картина загробного мира, полная противоположность.

Выходит, даже рай у нас разный. Вполне логично. Ведь рай – это место, где человек получает то, чего не хватало в жизни. Индивидуалисты-американцы сыты по горло заборчиками и оградками еще на этом свете. Поэтому, умирая, они объединяются на ровном зеленом поле. А нашим, наоборот, при жизни хватает коллективизма. Так что загробное счастье у нас – собственный домик в деревне, хоть что-то свое наконец. И оградки, оградки…

Смерть исправляет все перекосы, Джен. Вот кто лучший театральный критик.

* * *

Снимаю трубку. Нажимаю кнопку, на которой, если смотреть с моей стороны – значок «бесконечность». Короткие гудки. А может, так и лучше? Дорого, все-таки, в такую даль звонить. Или набрать еще разок, для верности?

Черт, совсем забыл: в этой стране межгород по-другому набирается! Ладно, всё сначала. Международный код, код города, еще семь цифр… и я снова, чертыхаясь, бросаю трубку. У нее же давным-давно другой номер, идиот. Сколько еще ты будешь жить в прошлом? Сколько тебе еще повторять, долбаный ты писатель, что самая человечная книга – телефонная? Листай, ищи, прижимай пальцем. Вот так. Теперь набирай.

– Алле?

– Здорово, чучело.

– Это ты?! Привет! Ого, сколько ж у вас?!

– Около четырех.

– Ни фига себе ты гуляешь!

– У нас ведь суббота! Я тут учился в бильярд играть. С соседями моими. Ты получила письмо?

– Получила. Мур-р-р… Всё не соберусь ответ написать.

– Ну как ты там, вообще?

– Да всё нормально. На самом деле, только что встала. На работу собираюсь. Да, я в Новгороде была снова! С Сержем.

– Молодец. Нового мужика себе не нашла еще?

– Ну-у… Тут вот Саша сидит, телевизор смотрит…

– Ага. Помирились, значит.

– Да вроде как. А ты, значит, сразу расстроился?

– Наоборот. Я ж переживал, что поломал тебе всю жисть опять. А у тебя, вишь, всё в кайф. Ну и здорово.

– Ладно, не язви. Стих мне всё равно понравился.

– Ну, у нас этого гуталину… Кстати, я там еще по пути в Болгарии сережки классные купил, из какого-то камня. Тоже хотел послать. А потом вспомнил, что у тебя уши не проколоты.

– Да. Но ты ведь найдешь, кому подарить. Как твоя француженка?

– Не приехала еще. Тут вообще никого еще нету. Жарища… Слушай, хорошо бы мой следующий отпуск с твоим совпал.

– Конечно! Съездим куда-нибудь вдвоем. На море.

– Я постараюсь следующим летом… Shuddup, you morons! Тут эти пьяные уроды сидят, ждут, когда я договорю с «другим полушарием». Мы собрались «Doors» послушать, а меня вдруг пробило позвонить.

– Ха! Ты там так звучишь, как будто с дюжиной девиц.

– Да не, только эти, соседи-америкосы мои. И вообще, я тебе уже говорил: лучше тебя всё равно никто не умеет делать…

– Тихо, тихо! А то и вправду поломаешь мне всю семейную идиллию.

– Ладно, закругляюсь. Ты пиши хоть, что ли.

– Напишу.

– «Напишу, напишу»… Все вы так говорите.