Книга Имперский Грааль - Наталия Ипатова

— Он был там. Его как раз принесли на зарядку аналитических картриджей. Я сама и заряжала.

Лестницу на верхний ярус обнаружили по серому, сочащемуся сверху свету: она стояла в нем, как в водопаде. Брюс сделал Мари знак следовать за ним и пошел первым, стараясь ступать тише. Почему вдруг возникла такая необходимость, он не мог сказать. Достигнув верха, он долго стоял, лишь голову приподняв над порогом. Если нас обстреляли с воздуха, это вовсе не значит, что этим дело закончилось. За авиацией и под ее прикрытием идут танки и пехота. Ну… нет, это я заврался, это теория. У нас тут масштабы не те, да и задачи…

— Есть тут чему взорваться?

Мари только плечами пожала, и Брюс потихоньку полез наружу.

На первый взгляд тут не было ничего целого. Поперек площадки рухнула балка — тавровая, как отметил про себя Брюс, а к дыму, от которого никуда не деться, добавилась еще не осевшая пыль.

Они стояли на площадке, незаметно для самих себя взявшись за руки, и шарили фонариком вокруг, пытаясь сообразить, с чего начать. Здесь была несколько другая картина: горело во многих местах, но помалу. Общие очертания длинного корпуса сохранялись, отсеки можно было отсчитывать по обнажившимся или упавшим балкам. Внутренние переборки либо выгорели, либо искрошились, смешно и нелепо торчали посреди руин герметичные двери-диафрагмы. Они закрылись автоматически, и их пришлось обходить сбоку.

Светлело. Тени сделались мягче, огонь поблек. С неба, как пепел наших надежд, сыпался редкий снег, а на него оседала копоть. Круглый оконный проем, обращенный к заливу, выглядел как пустая поврежденная глазница. Рухнувшей балкой смяло какой-то ящик, похожий на морозильный шкаф, только серый. Мари в напрочь промокших тапочках без задников все кружила подле него. Брюс оперся на свой нелепый топор, как усталый средневековый воин, и глубоко вздохнул.

Второй раз в жизни его накрывало мутной волной: существование зла, в которое не веришь в обычной своей ежедневной жизни, которое привычно раскладываешь по векторам интересов, приговаривая, что все, дескать, относительно. Они, кто сделал это, категориями не оперируют, они исполнили приказ и возвращаются на базу, обмениваясь смешками на волне эскадрильи. Мама говорила: они всегда смеются.

Твоя жизнь и твоя смерть в этом раскладе не учитываются. Тебя все равно что нет. Ребенка, мужчины, женщины, ученого или солдата — без разницы. Кто вас считает? Разве что пострадавшая сторона, да и то потом.

Мы хотели жизни, а получили смерть.

Куча пластиковой крошки перед Брюсом исходит ядовитым дымом, полузасыпанный ею продолговатый предмет в мягком черном чехле — это… ну да, холодильники тоже разбиты, а Игнасию Монти оставили в холодильнике до выяснения причин. Это неправильно. Они должны были ее похоронить, в том смысле, что теперь это ее планета.

Теперь — наша. Мы пролили на ней свою кровь.

Ыыыыыыыыййййй!

Этот звук, в доли секунды нарастающий до предела, за которым ты не можешь его выносить и только падаешь лицом вниз, возник и приближался снаружи, а они стояли тут и светили фонариком — дескать, мы здесь!

Свои не заходят на бреющем. У него, кто бы он ни был, осталась еще торпеда.

Прежде чем она ударила в стену, Брюс успел одним безумным прыжком достать Мари, сбить ее на землю, в осколки, щебень и снег, накрыть ее собой, а себя — снесенной с петель лабораторной дверью, помеченной темным в сумерках крестом, должно быть красным.

Огонь прошел поверху, дождь щебня обрушился на их ненадежное укрытие, а следом стрекот выстрелов и звук мотора, ушедшего на горку. Выждав несколько минут, в течение которых Мари не пикнула, Брюс откатился в сторону и попытался приподнять дверь, послужившую им щитом: сперва руками, а потом и ногами, согнув их в коленях и медленно расшатывая ими чертову дверь.

— Он красный, — сказала вдруг Мари.

— Что? Кто?

— Крест. Красный на белом — герб Галахада.

Брюс смутно помнил, кто такой Галахад. Общая культура — штука, конечно, хорошая, но лично ему казалось, что нет ничего более бесполезного в тот момент, когда ты лежишь под обстрелом, прикрываясь от осколков хрупким матовым пластиком, и левым локтем при этом упираешься в труп.

Вот именно. Всю дорогу Брюс подсознательно боялся натолкнуться на труп, но сейчас, когда тот словно под укрытие их пустил и тем самым спас, его тонкие и нежные чувства внезапно утратили остроту.

Это был Ставрос. Брюс узнал его, хотя лицо у того было черным, глаза — белыми, а ног не было вовсе. Никакие символы для Брюса сейчас не существовали. Все было ужасающе конкретно: смерть, утро, сырой холод… плоский ящик в пластиковом кожухе у Став-роса под поясницей.

— Он тоже понял, когда начался обстрел, что эта штука — самая важная, и кинулся за ней.

— На, возьми его, — Брюс сунул Мари Рог. — А я его вытащу. Не надо его тут…

Несмотря на то, что весь он был перепачкан и минуту назад лежал с этим трупом едва ли не в объятиях, Брюсу почему-то отчаянно не хотелось прикасаться к Ставросу и уж тем более нести его на руках, ну или на спине. И дело даже не в том, что тяжело…

Какой из меня, к черту, Галахад?! Тот нес свой свет как победу, и плоть его расточилась в благодать, а малиновки свили гнездо в шлеме. Или в щите? Не помню. Не суть.

Скрепя сердце, он перевалил тело на дверь и, ухватившись ободранными руками за край, выволок свою ношу в брешь, проделанную последней ракетой.

На воле был снег — и проталины. А еще там были люди: пилоты посадили машины прямо на снег, и Брюс никак не мог их сосчитать, только помнил, что это важно — пересчитывать их после боя. Мари — ага, уже в летной куртке! — усадили в кабину Мамонта, отсюда видно было, что она прижимает к груди Рог и ее трясет. Там тепло, в кабине, а здесь так холодно и мокро… И тело Ставроса на двери с крестом, выложенное тут на снегу, — не одно и не первое.

Он обернулся в самый раз, чтобы увидеть, как с противоположной стороны на поляну выходит Морган и как округляются ее глаза, как будто она шла домой издалека — и не нашла дома.

— Я даже не представляю, что тебе сказать. Ты знала, что этого делать нельзя.

Морган, совершенно красная, стоит навытяжку перед Нормом, сидящим на гусенице УССМ. Боевая раскраска на ее лице смазана пригоршней снега набок и вниз. Рассел — в перепачканном и прожженном камуфляже, плечи опущены от усталости. Он был сегодня везде, и для него ничто не кончилось. Мамонты составлены в круг, а в кругу сбились колонисты, оцепеневшие от усталости и большей частью в шоке. Детей распихали по кабинам, чтобы грелись, сами вздрагивают и смотрят в небо. Что помешает тем вернуться, кто бы они ни были, эти те?

Хочется верить, их прогнал наступивший день. Но дни, во-первых, коротки. А во-вторых, днем на свежем снегу нас даже лучше видно. Здравый смысл подсказывает — они вернутся. Вот только примут душ, поедят горячего…