Книга Кролик разбогател - Джон Апдайк

— Особенно, не сомневаюсь, для хора маленьких мальчиков.

— Ты так узко смотришь на мир. Матушка при всех своих «но» шире смотрит, чем ты. — Она отворачивается и говорит в подушку: — Гарри, я очень устала. Все это меня тоже расстраивает. Ты еще что-то хотел спросить?

Гарри спрашивает:

— А Нельсон любит девчонку, как ты думаешь?

— Ты же видел ее. Она эффектная.

— Я-то вижу, а видит ли Нельсон? Ты знаешь, говорят, история повторяется, но в точности не повторяется никогда. В ту пору, когда мы с тобой поженились, все так поступали, но теперь, когда они просто живут друг с другом, брак, наверно, представляется чем-то необычным. То есть, наверно, чем-то более страшным.

Дженис снова поворачивается к нему спиной и замечает:

— По-моему, это хорошо, что она немного старше его.

— Почему?

— Ну, Нельсону нужна твердая рука.

— Девчонка, которая ложится под мужика, а потом отстаивает право на жизнь ребенка, не представляется мне «твердой рукой». А что у нее за родители?

— Обычные люди из Огайо. Отец ее, по-моему, слесарь-паропроводчик.

— Ага, — говорит он. — Рабочий. Значит, она выходит замуж не за Нельсона, она выходит замуж за «Спрингер-моторс».

— Совсем как ты в свое время, — говорит Дженис.

Он должен был бы обидеться, но ему это даже нравится — то, что она теперь считает себя как бы наградой. Он кладет руку на мягкий изгиб ее талии.

— Послушай, — говорит он, — когда я женился на тебе, ты продавала соленые орешки у Кролла, а мои родители считали твоего папашу пронырой, который кончит свою жизнь в тюрьме.

Но кончил он жизнь не в тюрьме, а на небе. Фред Спрингер завершил свое долгое восхождение по древу в звездное небо. Затерялся в пространстве. Сейчас этим путем следует Дженис — касание его руки погружает ее в сон, а он чувствует, как запульсировало ниже живота, что может служить сигналом успешной эрекции. Ничто так не возбуждает, как мысль, что ты трахаешь деньги. Он недостаточно часто владеет ею, его бедной тупой мошной. Она заснула голая. А когда они только поженились, да и многие годы потом, она надевала бумажные ночные рубашки, в которых выглядела как на рекламе «Пора на пенсию», но в семидесятых начала иногда появляться в постели без ничего, ее маленькое, все еще аккуратное, гладкое, как змея, тело было смуглым там, где его не закрывает теннисный костюм, с менее смуглым животом там, где его оставляет открытым купальник из двух частей. Как быстро высыхали сегодня отпечатки ног Синди на плитах! Странная вещь: он никак не может представить себе соитие с ней — ведь это все равно что смотреть на солнце. Он поворачивается на спину, раздосадованный и в то же время довольный, что остался один в тихой ночи, когда можно всесторонне обдумать все новое, что на тебя обрушилось. В зрелом возрасте ты в определенном смысле несешь на своих плечах весь мир, и, однако, как и прежде, ничто в нем от тебя не зависит; твое детское «я» все растаскано и роздано, как хлеба, о которых говорится в Евангелии. Гарри прислушивается к звуку шагов, выскальзывающих из комнаты Мелани — нет, Пру: она ведь проделала сегодня большой путь и увидела столько новых лиц, этот вечер был для нее наверняка нелегким. Пока мамаша и Дженис наскребали что-то на ужин — тоже своего рода чудо, — девчонка сидела в бамбуковом плетеном кресле, принесенном с веранды, и они все обходили ее, как машины обходят на шоссе место аварии. А Гарри почти не отрывал глаз от этой взрослой женщины, которая сидела такая скромная и чужая и заметно раздавшаяся. От нее исходила забытая им атмосфера чудесных школьных лет, когда девчонки нежданно-негаданно расцветают в тени железнодорожных переходов, у телефонных столбов, близ шоссе с покореженными алюминиевыми разделителями посредине, вырвавшись от разжиревших матерей и отцов, придавленных беспросветными днями труда в этой Америке, усеянной пробками от бутылок, этикетками и осколками разбитых глушителей. Кролик вспоминал, как вот такая же красота, какую он увидел в Пру с ее длинными руками в пушке, тонкими запястьями, на которых звенят браслеты, и небрежной волной блестящих волос, попала в бурный поток жизни и, словно прутик, канула в водовороте.

Дженис вздыхает во сне. Мимо проносится машина с открытым окном, следом за ней летят передаваемые по радио танцевальные ритмы. Канун Дня труда — конец чего-то. Кролик чувствует, как дом под ним разбухает, наполняясь проснувшимися мертвецами. Ушлый, папа, мама, мистер Абендрот. На буфете выцветает фотография Фреда Спрингера — по-прежнему пылают лишь красные пятна на щеках да там, где на переносице остались следы от очков. Гарри вспоминает девчонок из Верхнего Маунт-Джаджа, какими они были в сороковые годы: толстые свитера и дешевые бусы под жемчуг, белые блузки, сквозь которые просвечивают бежевые лифчики, юбки, всегда только юбки, длинные, как халаты, развевавшиеся в уставленных шкафчиками коридорах и проходах и вдоль железных труб, ограждавших глубокие цементные колодцы, по которым проникает свет в подвал магазина, длинные юбки, сидящие рядами в музыкальных комнатах, туфли на котурнах и короткие белые носки, — девчонки, от которых исходил зимний холод, как сигаретный дым, их жакетки в горошек — никто тогда не ходил в куртках, — темная помада, так что все они выглядели как Рита Хейуорт на старых ежегодниках. Как дразнили эти юбки, доходившие почти до носков, — найди меня, если можешь, сделай смелое открытие — волосня, ноги, застенчиво раздвигаемые в узком пространстве машины, влажная промежность трусов, первой его девушкой была Мэри-Энн, трусы ее спущены на туфли-котурны, похожие на ловушку для зверей, мотор продолжает работать, чтобы обогревать папину старую «де-сото», которую ему разрешали брать один вечер в неделю, невзирая на все возмущения и насмешки Мим. А Мим была плоскогрудой девчонкой почти до семнадцати лет, когда у нее начались свои тайны. Запах между ног Мэри-Энн напоминал о раздевалке, только был нежнее. Она вышла замуж, пока он был в армии. Он просто поверить не может, что она предложила кому-то другому приобщиться к своей тайне из тайн. Отошедшие в прошлое дни, погребенные в глубине его мозга, в серых клетках, миллионы которых, как он где-то читал, отмирают каждый день, унося с собой во тьму его жизнь, его единственную жизнь, триллионы, говорят, электрических разрядов, даже самый большой компьютер по сравнению выглядит недотепой, — вспомнив и снова войдя в то время, он замечает, что член не опал, а лишь еще больше затвердел, процесс продолжается, крошечные мешочки крови ждут, когда вновь оживет нужная часть мозга и пошлет им приказ. Стараясь не разбудить Дженис, он мастурбирует левой рукой, по-прежнему лежа на спине и вспоминая Рут. Ее комнату на улице Саммер. Их первый вечер, когда после этого печального бега с покойным Тотеро он очутился в уединении той комнаты. На этом островке, среди четырех стен, в ее комнате. Она сбросила одежду с полного белого тела и принялась тыкать в его жокейские трусы. Руки ее, такие тонкие-тонкие, пригвоздили его к постели, и над ним появился длинный гладкий торс.

Эй.

Эй.

Ты красивая.

Перестань, работай.