Книга Охваченные членством - Борис Алмазов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Настоящая русская шапка! Як то красно!
— Да! — торопливо хватая ключи и заливаясь румянцем, пробормотал поэт. — Да! Сибирь, знаете ли... Дальний Восток!
В лифте он хмыкал и прихохатывал:
— Не мог же я огорчить ее! Не мог же я сказать: «Мадам, эту русскую шапку мы купили тут за углом!»
А им, иностранцам, все равно! Ах, ну — пугало! Форменное пугало! — И он с удовольствием смотрелся в зеркало лифта. — Вылитый Евтушенко. Овин! Натурально овин! Кошмар, а не шапка!
Через год я увидел его в Москве с русской шапкой на голове. Он гордо нес ее как символ своей родины — Сибири!
А как же зять Миша?
Этот ковбойский анекдот рассказывается так:
«Ковбой Гарри пришел в салун, кинул на стойку доллар, получил рюмку виски, но шальная пуля ее разбила.
Кинул на стойку второй — последний доллар.
Рюмка виски... Шальная пуля...
С тяжелым вздохом Гарри поправил шляпу, вышел из салуна.
Свистом подозвал своего верного мустанга. Вставил ногу...»
Тут рассказчик делает вид, что забыл слово.
И слушатели подсказывают:
«В стремя!»
«В задницу! — кричит счастливый рассказчик. — Ему не везло в тот вечер...»
Профессор Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, любимый студентами, красивый, интеллигентный, острослов, веселый и язвительный человек, Евгений Колмановский любил слушать мои песни под гитару. В Доме творчества
Писателей в Пицунде, где я единственный раз в жизни отдыхал со своим шестилетним сынишкой по писательской путевке, он частенько приставал ко мне:
— Хватит трепаться! Айда романсы петь!
— Петь так петь! — Я брал гитару и пел.
Естественно, «на голос» шли писатели.
Колмановский ревновал.
— Завтра, — говорил он, — уйдем куда-нибудь подальше. Только своей компанией. А то опять эта сволочь писательская набежит. На романсах не даст сосредоточиться! Ребенок, я точно говорю? Ты со мной согласен, начинающий бандит? — спрашивал он моего сынишку.
— Айда купаться! — отвечал Богдан.
— Вот. Ребенок со мной согласен. А купаться много вредно. И темно уже.
— А Тарас купается.
— Умные дети уже давно молока напились и на горшках сидят, а ты тут с отцом шляешься! Прекрати ныть!
В тот вечер он вдруг сам приволок гитару, заговорщицки перешептался с десятком отдыхающих, которых чем-то выделял из остальной писательской массы.
— Вечер обещает быть роскошным. Жена отыскала большую заброшенную беседку, будешь там как кабальеро. И вокруг ни души! Ни одной писательской рожи. Я точно говорю, ребенок? А? Юный гангстер!
— Айда лучше купаться!
— Прекрати! А то немедленно отправишься на горшок и спать!
— А Тарас купается!
— Не бери пример с хохлов и приобщайся! Гордись отцом! Ты гордишься отцом, маленький негодяй?
— Я купаться хочу!
— Вот стервец какой! Просто до изумления стервец!
Богдан брал дядю Женю за руку и, заглядывая ему в глаза, говорил:
— Купаться?
— В беседку!
— А купаться?
— Там будет видно... Удивительно упрямый стервец. Неужели и я был точь-в-точь такой же? Как-то со временем позабылось!
В беседку пробирались через густые колючие кусты по каменистой тропинке. Дамы повизгивали, мужчины прихохатывали. Звенели бутылки и стаканы в авоськах. Колмановский, в белых туфлях и белых брюках, мерцал в сумерках, как путеводная звезда.
— Богдан! Вперед, за мной! Мы с тобой как первопроходцы. Хотя вообще-то ты — первопроходимец. Шельмец этакий!
Деревянная заброшенная беседка была вся увита какими-то абхазскими лианами. Расстелили газеты на осклизлых зеленых старых скамейках. Но не успел я спеть романс, как он вдруг наклонился к моему уху и прошептал:
— Маэстро, тебя ничто не беспокоит?
— Нет.
— Посторонний запах...
— Нет.
— Богдан, тебе нравится здесь?
— Фигвам, — одобрил беседку мой сын. — Тута можно жить кабутто индейцы.
— Ты сильно заблуждаешься, любезный друг. Здесь не то что жить нельзя, здесь и минуту пребывать вредно. Даже опасно. Особенно для такого проходимца, как ты. Отец, ты не следишь за отпрыском.
Ты вообще куда приехал? К морю или по каким-то помойкам шляться? Уходим! Немедленно уходим к морю.
— Купаться?
— Надеюсь, что нет. А здесь ужасно! Сыро и душно, и темно! И ничего не видно. Ты согласен, негодяй?
— Тута хорошо. Тута фигвам!
— Фиг с ним, дорогой маэстро! И быстро уходим к морю!
Вся компания покорно тронулась в обратную дорогу. Богдан заскакал по камням впереди, а Колмановский приотстал. Когда я оглядывался, то видел, как он что-то старательно вкручивает в землю правым ботинком.
— Представляешь, какой кошмар, — сказал он шепотом, нагоняя меня. — Тут кругом нагажено! И я ступил! Ногой! Запах ужасный! Что делать? Допустим, ступню я оттер, но под каблуком... Немедленно пробежка по пляжу! По песку! Бегом! За мной, маленький пират! Такое невезение! Что за невезучий вечер!
На совершенно пустом пляже под тентом сидел украинский писатель Плачинда с внуком Тарасом, туго запеленутым в полотенце и одеяло. На языке Тараса Григорьевича Шевченко «письменник» костерил внука, которого едва смог вытащить из воды. Тарас стучал зубами и не спорил, восторженно глядя на темное ночное море и набегающие волны, готовый чуть согреться и побежать в воду опять.
Пока расстилали на пустых топчанах газеты, расставляли закуску, бутылки и женщины удивлялись, что это вдруг Колмановскому не понравилось в беседке, он с изяществом солиста балета Мариинки, вкручивая ступнями запятые, пошел к линии прибоя. Там, особым образом изогнувшись, чтобы не зачерпнуть морской воды, продолжил свой танец на мокром песке. Время от времени он останавливался и внимательно рассматривал подошву правой туфли, но было уже темно и ничего не видно. В какой-то момент этого занятия раздался истошный крик Тараса:
— Дядько, тикайтэ — бы хвыля накрые!
Колмановский совершил невероятный прыжок и
только благодаря ему избегнул огромного вала, накатившего на пляж.
— Не пора ли нам выпить и спеть? — возгласил он в полном счастье от того, что его план удался. Подмигивая мне, он продемонстрировал стерильно чистую, правда мокрую, подошву.
— Друзья! — сказал он, поднимая стакан. — Как прекрасно это море... и все такое...
