Книга Буденный - Борис Соколов

На самом-то деле комиссия приехала в первую очередь снимать стружку с Реввоенсовета Конармии и наметить контуры будущего суда и расправы над уличенными в бандитизме. Вот для чего и потребовался нарком юстиции. И фактическим главой комиссии был не Калинин, а Каменев – единственный из всех членов комиссии полноправный член Политбюро (Калинин тогда был только кандидатом). Поэтому именно мнение Льва Борисовича в Москве было решающим для судьбы руководства Конармии. Но тучи над Буденным и Ворошиловым рассеялись, их действия в целом признали правильными, ответственность за эксцессы конармейцев переложили на низшее звено и мифическую «белогвардейскую агентуру».

Между тем руководство Красной армии весьма тревожило состояние Первой конной, которая должна была стать главной ударной силой в решающем наступлении на Врангеля. В отчете политуправления Реввоенсовета республики за июнь – октябрь 1920 года особо подчеркивалось, что «буденновцы, заменившие красноармейские части, ознаменовали свое прибытие погромами». В результате население «напугано налетами и дебошами нашей кавалерии, но в душе озлоблено так, что тыл неблагонадежен и представляет собою серьезную угрозу для армии».

В связи с этим командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе писал Ленину о необходимости «принятия срочных мер по приведению в порядок в политическом отношении Первой Конной армии», поскольку «в лице ее мы имеем большую угрозу для нашего спокойствия в ближайшем будущем». Показательно, что еще в период Польской кампании В. И. Ленин передал через Берзина в адрес РВС Юго-Западного фронта убедительную просьбу: «Не делать из Буденного легендарного героя и не восхвалять его как личность в печати… так как это очень пагубно влияет на него». Как в воду глядел Ильич!

По состоянию на 2 октября 1920 года Первая конная армия имела 1577 человек комсостава, 13 967 бойцов-кавалеристов, 2621 пехотинца, 34 500 лошадей, 58 орудий, 260 пулеметов, три бронепоезда, одну бронелетучку, три автобронеотряда и 20 самолетов. Но только за октябрь из Первой конной дезертировали 1200 бойцов. А еще несколько тысяч, сведенных в маршевые полки, признавались не вполне надежными. Но все равно Конармия, пополненная людьми и лошадьми, обеспеченная продовольствием, фуражом и боеприпасами, представляла собой грозную силу. Вот только дух большинства бойцов был уже не тот, чем, скажем, в начале польского похода. Да и не так много конармейцев из этого похода вернулось.

Итак, после завершения борьбы с Польшей Конармию бросили против Врангеля. Не без сложностей, связанных с разложением отдельных частей, бойцы Буденного прибыли на Южный фронт – для последнего решительного боя Гражданской войны.

После разгрома под Варшавой Ленин и Троцкий стремились помириться с поляками и поскорее покончить с белой армией. Главком С. С. Каменев также осознал безнадежность ведения войны с Польшей. 12 октября 1920 года, в день вступления в силу советско-польского перемирия, он предложил Политбюро все силы бросить против врангелевской армии в Крыму, мотивируя это тем, что вести борьбу с Польшей Красная армия все равно в данный момент не в состоянии: «…Мы не можем рассчитывать на то, что до ликвидации Врангеля мы будем в состоянии, продолжая борьбу с ним, уделить такие силы и средства для Запада, чтобы в короткий срок восстановить там нашу боевую мощь до размеров, гарантирующих нам успех в борьбе с поляками, если бы они разорвали условия перемирия… Необходима резкая массировка сил и средств против одного из… противников, и именно против Врангеля, в силу общей обстановки; с этим решением связан известный риск ввиду ослабления наших сил на западе, но и при половинчатом решении этот риск тоже не может быть устранен в достаточной мере, так как нет никакой уверенности, что одновременно с борьбой на юге мы сможем дать на запад средства для полного восстановления его мощи».

Заключению перемирия с Польшей предшествовал визит Троцкого в штаб Западного фронта. Это посещение Лев Давыдович описал следующим образом: «Наши армии откатились на четыреста и более километров. После вчерашних блестящих побед никому не хотелось с этим мириться. Вернувшись с врангелевского фронта, я застал в Москве настроение в пользу второй польской войны. Теперь и Рыков перешел в другой лагерь. „Раз начали, – говорил он, – надо кончать“. Командование Западного фронта обнадеживало: прибыло достаточно пополнений, артиллерия обновлена и пр. Желание являлось отцом мысли. „Что мы имеем на Западном фронте? – возражал я. – Морально разбитые кадры, в которые теперь влито сырое человеческое тесто. С такой армией воевать нельзя. Вернее сказать, с такой армией можно еще кое-как обороняться, отступая и готовя в тылу вторую армию, но бессмысленно думать, что такая армия может снова подняться в победоносное наступление по пути, усеянному ее собственными обломками“. Я заявил, что повторение уже совершенной ошибки обойдется нам в десять раз дороже и что я не подчиняюсь намечающемуся решению, а буду апеллировать к партии. Хотя Ленин формально и отстаивал продолжение войны, но без той уверенности и настойчивости, что в первый раз. Мое несокрушимое убеждение в необходимости заключить мир, хотя бы и тяжкий, произвело на него должное впечатление. Он предложил отсрочить решение вопроса до того, как я съезжу на Западный фронт и вынесу непосредственное впечатление о состоянии наших армий после отката. Это означало для меня, что Ленин, по существу дела, уже присоединяется к моей позиции.

В штабе фронта я застал настроения в пользу второй войны. Но в этих настроениях не было никакой уверенности: они представляли отражение московских настроений. Чем ниже я спускался по военной лестнице – через армию к дивизии, полку и роте, тем яснее становилась невозможность наступательной войны. Я отправил Ленину на эту тему письмо, написанное от руки, не сняв для себя даже копии, а сам отправился в дальнейший объезд. Двух-трех дней, проведенных на фронте, было вполне достаточно, чтобы подтвердить вывод, с которым я приехал на фронт. Я вернулся в Москву, и Политбюро чуть ли не единогласно вынесло решение в пользу немедленного заключения мира».

К миру стремилась и Польша. Ее войска продвинулись далеко на восток. Перед ними находились деморализованные остатки разгромленных армий Западного фронта, получившие сырое, необученное и не вполне благонадежное политически, учитывая недовольство крестьянства продразверсткой, пополнение. Кроме того, Красная армия в полной мере была армией Гражданской войны. Столь тяжелое поражение, какое случилось под Варшавой, основательно подорвало ее дух. Поражение в следующем за Варшавским Неманском сражении, в результате которого советские войска откатились за Минск, подтвердило это. Дальнейшее наступление поляков грозило тем, что красноармейцы обратятся в беспорядочное бегство. Фактически путь на Смоленск и Москву для польской армии был открыт. Однако надвигалась осенняя распутица и война грозила затянуться. Главное же, поляки вовсе не горели желанием захватывать Москву для генерала Врангеля. Как писал Пилсудский еще в начале 1919 года: «Возможно, я и смог бы дойти до Москвы и прогнать большевиков оттуда. Но что потом?.. Места у них много. А я Москвы ни в Лондон, ни в Варшаву не переделаю. Только, видимо, отомщу за гимназическую молодость в Вильне и прикажу написать на стенах Кремля: „Говорить по-русски запрещается“…»