Книга Снежная смерть - Брижит Обер

— Элиз, мы не так уж плохо продвинулись, — говорит мне Лорье. — Пайо ждет меня в кабинете мадам Ачуель, поэтому буду краток. Ваш дядя признал ряд фактов…

Не дав ему закончить фразу, я гордо потрясаю листком из блокнота:

«Соня и Марион были сестрами».

— Откуда ты знаешь? — спрашивает потрясенный дядя.

— Откуда она знает что? — подозрительно осведомляется Жюстина.

Он ей не отвечает. Я царапаю так быстро, как могу:

«Дедукция. Соня похожа на Марион, потому что у них одна и та же мать, но Соня похожа на меня, а я на тебя, следовательно…»

— Эта девчушка не перестанет меня удивлять! — говорит дядя куда-то в сторону. — Да, правда, у меня было кое-что с Марсель, хм… я хочу сказать, с мадам Гастальди, когда она вышла замуж. Вообще-то когда она забеременела Марион, все сошло нам с рук, шито-крыто, но потом у ее мужа начались серьезные проблемы с простатой, а она, к несчастью, вновь забеременела, на сей раз Соней, и ребенок не мог быть от него, а делать аборт она не захотела…

— Что?! — вскрикивает Жюстина. — Что ты нам плетешь, Ферни?!

— Тогда на такие вещи смотрели иначе, вспомни, Жюсти! — отвечает дядя. — Марсель была уважаемой женщиной в маленьком провинциальном городке, замужем за богатым и влиятельным человеком, ясно? Тогда Марсель поехала на «термальные источники», — продолжает он, — а потом оставила ребенка, дав ему другую фамилию. Я… это все-таки была моя дочь, я признал ее и поручил заботам Моро. Вот и все.

— «Вот и все»! — повторяет Жюстина. — Но, Ферни…

— Нет, не «все», — говорит Лорье своим резким голосом. — Продолжайте.

— Это все случилось почти тридцать лет назад. У нас с твоей тетей, Элиз, не все было ладно. Я… хм… у меня было порядочно женщин….

Не все ладно? А я-то помню дружную, всегда во всем согласную пару. «Повезло этой Югетт, — говорила моя мама, — Фернан носится с ней, как с королевой». У королевы вместо короны были рога, бедная ты моя мамочка. Вдруг мысль о том, что мама и Фернан могли… тайком от папы, и что я… Сердце колотится, ну, хватит, Элиз, кончай свои фантазии, это твое вечное стремление быть героиней в придуманном фильме просто смешно!

Фернан продолжает:

— Это довольно сложно. Вкратце, лет десять назад я встретил Жюстину, я овдовел, поумнел, у нас все хорошо, мы стали добрыми друзьями. В прошлом году она поехала в Венецию с группой людей с ограниченными возможностями, а по возвращении сообщила, что идут слухи, будто я — основатель ГЦОРВИ и что у меня есть сын, который здесь живет!

Я поднимаю руку, дядя опускает ее.

— Дойдем и до этого. Да, я основал Центр, и я настоял на том, чтобы мое имя не упоминалось, сейчас поймешь почему, Элиз. Как-то раз я получил письмо. Самое обычное письмо, извещавшее меня о том, что у меня есть сын. Мать, тогда еще совсем юная, попыталась избавиться от ребенка самостоятельно, можешь себе представить, каким образом. Его удалось спасти, но он остался неполноценным. Что-то там с мозгом, я точно так и не узнал, она отказалась увидеться со мной и назвать мне имя ребенка. На меня словно прозрение снизошло, я ужаснулся, я решил по мере возможносткй исправлять свои ошибки.

У меня голова идет кругом. Все эти младенцы, появляющиеся ниоткуда, как кролики из шапки фокусника, мой дядя в роли терзаемого муками совести производителя, толпы двоюродных братьев и сестер с такими же черными волосами и внушительным носом, как у меня, да что это — издеваются надо мной, что ли?

— И вот сейчас мне говорят, что этот сын находится здесь!

— Х-м-м, — произносит Лорье, явно взбудораженный этой запутанной семейной сагой, — извините, но я должен вернуться к Пайо.

— На чем я остановился? — вслух спрашивает дядя сам себя (и я его понимаю). — Ах, да, — соображает он, — на ГЦОРВИ. Мадам Ачуель думает, что я просто щедрый спонсор, и я предпочел бы, чтобы она оставалась в этом заблуждении. Я не стремлюсь выдвинуться, понимаешь?

Да, ты уже и так много сделал… Элиз! — гремит Психоаналитик. Меа culpa.[4]Но этот мальчик? У меня есть кое-какие соображения на этот счет.

— Так сколько же у тебя всего детей, если точно? — пронзительным голосом спрашивает Жюстина.

— Уф… Не знаю. Слушай, Жюсти, я никогда не хотел обременять тебя своими семейными историями…

— Должна признать, что они весьма пикантны! — взрывается она. — Как в скверном бульварном романе… Все эти тайны!

— Нет нужды их хранить теперь, когда моей бедняжки Сони не стало! — устало заключает дядя.

Я представляю себе, как он сидит, обхватив голову руками, погрузившись в скорбные размышления. Жюстина нервно барабанит пальцами по мраморному столику, ей явно далеко до ощущения полноты дзен. Мимо нас все время кто-то ходит. Жужжит камера Жан-Клода. Он не должен ничего упустить. Конечно, это отличается от фильмов о животных. Хотя… и там, и здесь действует закон джунглей. «Люди — это не более чем животные, Элиз!» — внушает мне Психоаналитик. Согласна, но это обидно, потому что, в отличие от других млекопитающих, они истребляют себе подобных!

Меня толкают, не извиняясь, как будто я мебель.

— Элиз, у тебя что-то упало, — вдруг говорит дядя.

Ощупываю себя, ах да, нет блокнота. Слышу, как дядя нагибается, поднимает его.

Что он делает? А, наверняка читает мои записи. Он откашливается. Он должен понять, в каком кошмаре мы живем.

— Ага! — восклицает он. — Но тогда…

Он резко замолкает. Вошел Морель, я узнаю его по юношеской походке.

— Ну, что, Ферни? — интересуется Жюстина.

— Ничего, ничего, — бормочет дядя.

— Не стесняйтесь меня, — бросает Морель. — Судя по всему, я тут для мебели! Я же в жандармерии временно, — добавляет он, — да мне плевать!

— Вся проблема заключается в скоплении отрицательной энергии, — шепчет мне Жюстина, — это мешает разглядеть что-то сквозь тени. Ты бы пошел что-нибудь съесть, Ферни, — говорит она громко, — и принес бы бутерброд Элиз.

Он уходит, бормоча: «Ну и история, нет, надо же, ну и история!», а Морель идет за ним и задает вопросы о профессии предпринимателя. Жюстина кладет руку мне на плечо.

— Теперь я понимаю, почему он хотел, чтобы я выяснила, кто его сын! Когда он узнал об убийстве дочери Гастальди, он, разумеется, был в шоке, но когда он узнал, что и Соня… совпадение было слишком очевидным! Две сестры, в одной и той же местности! А здесь его сын!

Боялся ли он, что и его тоже убьют? Или же… ответ поражает меня своей очевидностью: кому выгодно преступление? Последнему выжившему родственнику, кем бы он ни был. Он получит два миллиона франков Гастальди, не доставшиеся Марион, не доставшиеся ее сестре Соне, и, следовательно…